— Да брось, батя! Мы же мужики, понимаю.
Отец раскинул руки, словно распахнул ворота крепости, до этого наглухо, прочно стоявшие закрытыми, и Николай покорно шагнул в отцовские объятия. Отец крепко обнял, прижался щекой, но вдруг разжал руки, оттолкнул Николая, отошел к поленнице, принялся набирать дрова в беремя. Николай быстро пошел к машине, у него тоже першило в горле...
3
Катя поджидала его на лавочке возле своего дома. Едва села, к машине подошли трое парней. Первый был Николаю знаком: лошадиные зубы, бараньи завитушки на голове — тот самый, у которого покупал бензин.
— Катаемся? — спросил он, обращаясь к Кате.
Николай тронул с места, но парень вдруг прыгнул и загородил дорогу.
— Чего надо? — спросил Николай, удерживая машину педалью сцепления.— Отойди с дороги.
— Жду ответа,— с кривой ухмылочкой сказал парень, не спуская глаз с Кати.
— Отойди, тебе говорят,— повторил Николай и, чуть отпуская педаль сцепления, начал сдвигать парня машиной.
Изображая ужас, парень заулюлюкал, повалился животом на капот, вытянул руки. Николай тормознул, взялся было за ручку дверцы, но Катя жестом остановила его, высунулась из кабины, сказала спокойно:
— Помнешь машину, родители шкуру с тебя спустят.
— У меня их, этих шкур, знаешь сколь? — Дурачась, парень растопырил пальцы.— Во!
— Все это очень глупо, Ишак. Глупо и неинтересно,— сказала Катя.— Дай дорогу.
— А пропуск есть? — спросил парень, обращаясь только к Кате.
— Есть.
— Покажи.
Катя показала ладошку. Парень удовлетворенно кивнул, сполз с капота и, сделав под козырек, встал чуть сбоку, с Катиной стороны. Николай рванул с места, обдав компанию облаком пыли. Катя дотронулась до его руки.
— Коля, не обращайте внимания.
— Что за идиот?
— Ишак. Прозвище. А вообще-то Клюнин Петька. Недавно вернулся из заключения, работает на самосвале. Ишаком прозвали, потому что кричал, как ишак. Был такой период...
— По-моему, он плохо кончит.
— Да уж наверняка. Ванька, его старший брат, помните?
— Ванька Клюнин? Ну как же, как же. Жлоб, еще здоровее Ишака. Они с того края магазин обокрали. Шпана!
— Верно. Два года дали. Потом вернулся и Москалева — был тут такой пьянчужка, вроде Чиликина,— облил керосином и поджег.
— Ну и... судили его?
— Семь лет дали. Родители его вообще до ручки дошли из-за них, идиотов. Один сидит, другой куролесит.
— Скоро сядет.
— Ой, не надо!
— Почему?
— Ну как же, сядет, значит, натворит что-нибудь, искалечит кого-нибудь. Нет уж, пусть гуляет...
Быстро смеркалось. На открытых местах было еще светло, хорошо различимы были сама дорога, и гравий на бровке, и придорожные канавы, заросшие бурьяном, но когда въехали в лес, пришлось включить фары. Даль дороги, изгибы и низины затягивало туманом, из болот поднимался пар, пахло прелью, торфяным духом, влагой. Где-то прокричал филин, даже шум машины не заглушил его скорбного воя. Между густыми сошедшимися кронами пятнисто светилось еще яркое небо, а внизу таились мрак, плесень, комарье и лягушки — завели свои ночные трели и трещали без умолку, как цикады.