— Да... Нет, кажется, нет...Снаружи ослепительно вспыхнуло — Катя испуганно прижалась к нему, но тотчас отшатнулась. Николай вышел наружу, поманил ее за собой. Она зачем-то взяла журнал, в который записывала показания приборов, и, прижав его к груди, вышла вслед за Николаем.
— Смотри! — Николай задрал голову к небу.— Полнеба — в тучах, полнеба — в звездах. Красота! Где-то, в других галактиках, обязательно есть жизнь. Вполне возможно, такая же, как на Земле.
— Но неужели и там тоже горе, болезни, несчастья?
— Нет! Там все по-другому. Там нет глупых и ленивых, нет жадных и скупых, вообще нет понятия «твое-мое», там все общее и люди ценятся только за качества ума. Один чуть-чуть умнее, значит, чуть-чуть лучше. Другой чуть-чуть глупее, значит, чуть-чуть хуже. Ум и воля — вот главные качества!
— А доброта?
— У них нет понятия «добрый-злой», не из-за чего. Доброта возникла против злобы, а раз нет злобы, то нет и доброты. В разумном обществе не будет ни злодеев, ни доброхотов — не будет времени заниматься пустяками.
— А чем же там занимаются?
— Науками! Единственно по-настоящему стоящее дело. Здесь, на Земле, мы еще в самом начале пути. Еще путаемся в пустяках, еще не выбрались из пещеры, кусаем друг друга, толкаем, рвем друг у друга куски. Но придет время, Катюша, и люди объединятся, но не вокруг пирога, а вокруг великой тайны. Взгляни вверх — там она, глядит на нас мириадами глаз, подмигивает, дразнит — вот я! — а мы... Эх, даже злость берет! Как муравьи. Даже хуже. У муравьев хоть порядок, а тут — бардак вселенский! Вот попомни мое слово, истинное объединение начнется с ученых, они больше знают, дальше видят, глубже понимают. Чем больше ученых, тем лучше.
Яркая вспышка разодрала полнеба на рваные куски — ломаные извивы отпечатались на миг и исчезли с сухим раскатистым треском. Тьма сомкнулась, загрохотал гром. Снова полыхнуло — стоявшая рядом машина окато отливала синим валуном. Притихшие было трещоточники пуще прежнего завели свои трели.
— Сухая гроза,— прошептала Катя.
Николай засмеялся от охватившего вдруг острого ощущения счастья — молод, здоров, держит жизнь за жабры, хозяин земли и неба, любим и, кажется, сам любит. Да, похоже, втюрился в эту вот кроху, наивную и чистую, как тот родничок, из которого недавно пили воду. Нет, не будет он, как бывало, грубым напором рвать этот цветочек, не будет гнать лошадей, пусть все идет так, как захочет она. Цветик еще не созрел, еще рано, пусть распустится полным бутоном, и тогда... Какое это счастье — жить!
Он кинулся к баллонам, открыл газ, включил установку. Игла рванулась к грозовому небу, вонзилась в тучу. Он бегал от навеса в часовню и обратно, делал переключения, настраивая «самовар», словно забыл про Катю, будто был один. И когда струя взревела на полную мощь, Катя вышла из темноты, все так же обнимая двумя руками журнал, какая-то робкая, растерянная, виноватая.