. На следующий день пришло письмо от его жены: «Boris’ letter to you of the 5th has been the last one he wrote. <…> I want you to know that he was always very happy with your letters. Finding the granddaughter of Rose has meant an awful lot to him and he used to tell people about how this came about with great pleasure»
[15].
Советский Союз прекратил свое существование два года спустя.
* * *
Всю свою жизнь, за исключением детства, моя бабушка была бедна как церковная мышь. За годы тюрем и ссылок, добровольных и вынужденных переездов с места на место она не смогла обзавестись никаким имуществом, довольствуясь носильными вещами и чемоданом или мешком с самым необходимым. По возвращении из якутской ссылки ей было 54 года, и, как всем бывшим политзаключенным, пенсия ей полагалась мизерная. Она подрабатывала поделками, разного рода игрушками и безделушками, но жили они с мужем, конечно, главным образом благодаря финансовой поддержке отца. После смерти деда она переехала жить к нам, и положение улучшилось, но в ее привычках мало что изменилось: многолетний вынужденный аскетизм стал второй натурой. Она демонстративно давала понять, что презирает любое излишество, кокетство, попытки нравиться. Собственный ее гардероб сводился к минимуму, и она категорически противилась любым покупкам, за исключением самого необходимого. Меряя расходы своей крошечной пенсией, она не хотела, чтобы родители «тратили на нее деньги». Поймав осуждающий взгляд, которым она удостаивала мои подростковые старания следовать моде, я ясно читала в нем: «О внешности заботятся только те, у кого внутри пусто». Я смущалась и спешила убраться подальше с глаз ее. Подозреваю, что моя молодая, красивая и элегантная мама тоже временами испытывала желание куда-нибудь спрятаться – в своих суждениях бабушка была категорична и неумолима.
И хотя она прожила с нами десять лет, после ее смерти почти ничего не осталось, ни украшений, ни ценностей, ни даже безделушек. Конечно, ее комната отнюдь не напоминала тюремную камеру, но имела определенное сходство с монастырской кельей: в ней не было ничего лишнего. Стол, кровать, стул, полки с книгами – почти исключительно подарками ее друга Семы (я вообще не помню, чтобы она что-нибудь когда-нибудь покупала), на стене – портрет Толстого, цветная репродукция в раме темного дерева.
Тем не менее наследство, полученное от нее мной, огромно. Из всей семьи она единственная обладала настоящим даром рассказчика. Ее истории стали частью моих воспоминаний, элементом моей собственной личности, своего рода продолжением моей памяти. Таким образом, все, что хронологически располагается до нее и ее воспоминаний, принадлежит «истории», а все, что начинается с нее, – включая самые первые эпизоды, путешествие в поезде с «дядей Сашей», имевшие место в начале прошлого века, – почти часть моей собственной биографии.