По обе стороны (очерки) (Бальзамо)

Одним из любителей разъяснять любознательным школьникам «как все происходило на самом деле» был учитель литературы и завуч Герман Наумович Фейн, гроза и кумир боготворивших его учеников. После 25 лет работы на поприще среднего образования он был уволен из школы за «развал педагогической работы», вынужден был эмигрировать в Германию, где преподавал еще 25 лет, теперь уже в престижных немецких университетах.

Следующее столкновение имело место год спустя, когда мои одноклассники пытались поступить на мехмат. Теоретически все знали, что евреев туда не берут, и тем не менее все надеялись. Слушая рассказы о том, с каким цинизмом их заваливали на вступительных экзаменах, хотелось плакать. Они и сами плакали – а потом эмигрировали; многие впоследствии стали выдающимися учеными, но вряд ли то первое столкновение с туполобым государственным антисемитизмом полностью забылось.

Рассказывали, что до начала советской экспансии в Африке лучший в стране специалист по португальскому долгие годы сидел без работы, зарабатывая на жизнь традиционным интеллигентским занятием – подметал улицы. Потом его отыскали, дали кафедру и велели срочно учить студентов португальскому. Это похоже на историю моего двоюродного деда, инженера оборонной промышленности, которого выгнали с работы за вольные речи (хорошо, что не посадили!), и ему пришлось десять лет проработать стекольщиком. Эти годы, вспоминал он, были самыми свободными за всю его жизнь. Но вот началась война, и его восстановили в должности на том же питерском заводе, откомандировав на производство танков и катюш.

Согласно одной из слышанных мной значительно позже версий, Питер Темпест стал коммунистом как жертва майората. Будучи младшим сыном богатого лорда, он ничего не получил в наследство, которое ушло к старшим братьям. Левые убеждения стали, таким образом, выражением протеста против этой несправедливости. Чего только не бывает на свете…

«Рабочая партия коммунисты Швеции».

Сравним с печальной судьбой арабской вязи в среднеазиатских республиках, где установление советской власти в 20-х годах привело к смене алфавита на кириллицу согласно доктрине так называемого «языкового строительства». В результате население навсегда потеряло связь с собственной вековой письменной традицией.

Несмотря на давление и строгий контроль, грузинская автокефальная церковь, возглавляемая католикосом, представлялась менее коррумпированной и чуть более независимой. Это сказывалось на общей атмосфере: участие в церковных обрядах (крестины, отпевание) считалось не слишком предосудительным и, соответственно, происходило открыто; на церковные праздники храмы ломились от верующих…

Напомним, что Библия входила в список запрещенных для ввоза в СССР книг и систематически изымалась при таможенном контроле.

Телефон приемлемой альтернативой не являлся. Во-первых, потому что международные разговоры прослушивались; во-вторых, потому что они дорого стоили; в-третьих, потому что такой разговор требовалось заказывать на почтамте заранее, на определенный день и час, и потом еще долго ждать, без уверенности, что разговор состоится. О чем можно было говорить в таких условиях? Единственное преимущество телефонных звонков состояло в том, что они позволяли услышать дорогой голос, поэтому люди, несмотря ни на что, звонили.

В случае же самой Ирины информация пришла с еще бóльшим опозданием, спустя более чем полвека после описанных событий, через много лет после смерти отца. Готовя эту книгу к печати, я связалась с подругой, предложив ей прочитать текст и дать разрешение на публикацию – как-никак, речь шла о близких ей людях. Чтение произвело эффект разорвавшейся бомбы: оказывается, об этом эпизоде биографии отца она даже не подозревала, несмотря на то что он уже c десяток лет был достоянием общественности. Удар был чудовищным, особенно для больного человека. Воистину «наказуемы за вину отцов…». Известие о кончине Ирины настигло меня во время поездки в Москву. Круг замкнулся.

Некоторые из этих уроков не прошли даром: датировать письма (с мейлами проблема не возникает: за нас их датирует компьютер) я не забываю никогда, но на то, чтобы вести журнал переписки, у меня дисциплины не хватает. За исключением первых лет жизни во Франции, когда письма составляли единственную связь с оставшимися в России близкими. Шли они неделями, и было необходимо вести учет, чтобы понять, что и когда доходит до адресата.

В одном из писем Борис Сапир пишет по поводу происшедшего: «Сегодня 19 декабря. В этот день в 1923 году в Савватьевском скиту охрана убила шесть человек, шесть с. – р. – ов. Мне довелось рассказать об этом событии в печати после побега из России. Когда редакция „Соц. вестника“ перепечатала мой рассказ после 2-й мировой войны, в нее посыпались письма от бывших обитателей сталинских лагерей, попавших на Запад, обвинявших меня в приукрашивании действительности. Убивали не по шесть человек и не раз в год, в лагерях не позволяли подбирать убитых, не могло быть и речи о том, чтобы заключенные хоронили своих товарищей в братской могиле, и т. д. Одним словом, то, что описал я – это рай. Такова разница между лагерями моего времени и сталинскими».

Речь идет о статье, опубликованной во французском журнале Est & Ouest, посвященной зачаткам рыночной экономики в горбачевский период.

Мы несказанно рады, что он прожил достаточно долгую жизнь, чтобы застать начало развала коммунизма в Восточной Европе.

Письмо Бориса Вам от 5 декабря было последним написанным им. <…> Мне хотелось бы заверить Вас, что Ваши письма всегда приносили ему огромную радость. Найти внучку Розы было для него большим событием, и он всегда с удовольствием рассказывал историю о том, как это произошло.