Для меня тут не было противоречия: конечно, с одной стороны, я купила «билет в одну сторону», но у меня имелся паспорт, позволявший приезжать в гости, уже в качестве человека почти свободного, которому почти ничто не могло воспрепятствовать уехать назад. (Эти «почти» относятся к непредсказуемости поведения властей, как прежних, советских, так и нынешних: никогда ни в чем нельзя быть уверенным до конца; не там поставленная запятая, не того оттенка фон фотографии на паспорт – и объемистое досье, на составление которого была потрачена уйма времени, объявляется недействительным, что делает невозможной поездку для участия в конференции, на деловую встречу, на свидание с заболевшим родственником. А эпопея с регистрацией по приезде в страну! Анкета в два листа, заполнять которую полагается обязательно черной – ни в коем случае не синей! – шариковой ручкой, заглавными буквами, транскрибируя латинские имена и названия кириллицей – и горе тому, кто хоть раз ошибется в какой-нибудь букве: все придется переписывать заново. Процедура занимает не один час, и лично мне удается добиться нужного результата лишь с пятой попытки. О процедуре получения визы лучше не говорить. Равно как и о паспортном контроле.)
Само собой разумеется, я обещала писать и друзья обещали отвечать на письма. Как ни странно, эти обещания реализовались даже в большей мере, чем можно было предполагать или надеяться. По двум причинам. Во-первых, большинство моих друзей – гуманитарии, и писать для них так же естественно, как дышать. Одни писали чаще, другие реже, одни письма занимали несколько страниц, другие носили скорее телеграфный характер, одни оказывались более интересными, другие менее, но это было не столь уж важно, главное состояло в том, что люди продолжали писать, упорно, год за годом, в течение почти десяти лет. У меня сохранились все письма: аккуратно разобранные, рассортированные по отправителям, с помеченной датой – настоящая сокровищница: достаточно взять любую пачку, от самой тонкой до самой объемистой, чтобы почувствовать неповторимый аромат породившей их эпохи.
Вторая причина столь удивительного эпистолярного постоянства состоит в том, что с падением железного занавеса появилась надежда на встречу. И в ожидании того дня, когда она станет возможной, следовало потерпеть, не прерывать переписку. И действительно, со временем все смогли побывать за границей, увидеться с теми, кто когда-то уехал. Мне же послания друзей позволили сохранить связь с утраченным миром, с событиями, пережить которые мне самой уже не пришлось: гласность, первые публикации ранее запрещенных книг, распад СССР, развал экономики в 90-е годы, инфляцию и нужду последовавших лет, изменения в обществе, появление новых социальных парадигм. Письма друзей давали возможность увидеть происходившее изнутри, пусть даже не в полной мере; без них вся многообразная информация, доступная человеку на Западе, осталась бы чисто умозрительной. Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что отныне должна довольствоваться ролью наблюдателя, что вновь приобщиться к когда-то покинутой жизни мне не дано, но примириться с этим было не так уж трудно и, пожалуй, роль наблюдателя всегда была мне больше по душе. Со своей стороны, друзья теперь сами могли увидеть прежде запретную заграничную жизнь, так что описывать походы на прием к доктору больше надобности не было.