Юная пара косится на них, перешептывается, уходит из зала.
– На следующий год, Симон, я отпраздную сорокапятилетие этой жизни. Еще вчера я был юнец, а нынче, не успел глазом моргнуть, – мне уже сорок пять, усы, пузо, больное колено и все прочее, что прилагается к сорокапятилетию. Вы вправду верите, что кто-то может дожить до столь преклонных лет и остаться совершенно невинным? Вы о себе так способны сказать? Вы сами совершенно невинны?
– Прошу вас, Дмитрий, не надо речей. Я пришел с просьбой – с вежливой просьбой. Прекратите водить детей из Академии к себе в комнату. Прекратите показывать им сальные снимки. А также прекратите разговаривать с ними об их учительнице, сеньоре Арройо, и о ваших к ней чувствах. Они не понимают.
– А если не прекращу?
– Если не прекратите, я донесу до музейного начальства, и вы потеряете работу. Проще простого.
– Проще простого… Ничто в жизни не просто, Симон, вам ли не знать. Дайте-ка я расскажу вам об этой моей работе. Прежде чем прийти в музей, я работал в больнице. Не врачом, спешу заметить, – я всегда был бестолковым, экзамены заваливал, в книжном знании слаб. Дмитрий – тупой вол. Нет, врачом я не был, а был санитаром, выполнял работу, за какую никто другой не хотел браться. Семь лет, или около того, служил я санитаром. Я вам про это уже рассказывал, если помните. О тех годах я не жалею. Жизнь повидал – повидал много жизни и много смерти. Столько смерти, что в конце концов пришлось мне уйти, больше не мог на это смотреть. Взялся за эту работу, где делать нечего – сиди себе весь день, зевай, жди, когда прозвонят к закрытию. Если б не Академия наверху, если б не Ана Магдалена, я бы давно сгинул тут от скуки.
Почему, как вы думаете, я болтаю с вашим мальчишкой, Симон, и с другими малышами? Почему, как считаете, играю с ними и покупаю им сладости? Потому что хочу их растлить? Потому что желаю над ними надругаться? Нет. Хотите верьте, хотите нет, я играю с ними в надежде, что хоть часть их аромата и невинности вотрется и в меня и я не превращусь в угрюмого одинокого старика, что сидит в углу, как паук, ни к кому не добрый, никому не нужный, не желанный. Ибо какой с меня прок с самого по себе и какой прок с вас – да, с вас, Симон! – какой прок с нас, уставших, потасканных стариков? Да мы могли б запереться в нужнике и пулю себе в лоб пустить. Не согласны?
– Сорок четыре – это не старость, Дмитрий. Вы в расцвете сил. Вам не нужно слоняться по коридорам Академии Арройо. Вы могли бы жениться, своих детей завести.
– Мог бы. Конечно, мог бы. Думаете, я не хочу? Но есть загвоздка, Симон, загвоздка есть. И загвоздка эта – сеньора Арройо. Я