Обдернул пиджачок и выходит вперед.
— А ну вас, — говорит, — ко псам! Раздумал я золотом торговать.
Вот тут-то японцы себя показали. Срезали Савушке кожу на пальцах, опустили руки в царскую водку. Ни слова Савушка не сказал, только скрипнул зубами. Желчь лягушачью в жилу ввели, в угли горящие ногами поставили — и то промолчал.
Залечили — и снова. Бьются месяц, бьются другой: то шоколадом накормят, то керосина в ноздри нальют, а все не могут Савушкина характера одолеть. У генерала Ину от тихой злости лишаи по телу пошли.
Подойдет к камере, глянет на Савушку и посинеет в лице.
Между тем войска вперед продвигаются. Через Саянские горы, через Яблоновый хребет… сколько сапог износили, сколько патронов извели, сказать невозможно!.. Наконец, пробились и залегли в тайге, недалеко от японского лагеря.
Видят японцы, что Савушку ничем нельзя взять: он всякую тайную подлость, как белка пустой орех, предугадывает.
Вызвали главного химика. Генерал Ину-сан спрашивает:
— А ну, какие есть новые газы?
Тот докладывает:
— Иприт-самдерит, тило-третило, купоросный карбид. Сжигает роту в четыре минуты.
— Нет, не то…
— Тогда бим-бомо-бромо-кислый экстракт пополам с мышьяком. Ужасная сила. Десять лет на том месте трава не растет!
— Это старо. Нет ли того газа, чтобы от него человеческая совесть окривела?
Тут-то химик и сел.
— Нет, — говорит, — до этого наша наука еще не дошла, не берусь.
— Ну, так вот тебе трое суток сроку: или орден коршуна трех степеней, или один конец — харакири.
Ладно. Вскоре приносит химик черный баллон.
— Вот он, — кричит, — умослабительный ангидрид! В тюрьме на смертниках испытал. Отцов продали! Все тайны свои разболтали!
Взяли и усыпили тем газом Савушку. А на ночь возле койки посадили двух писарей, чтобы бред больного записать.
До полуночи Савушка еще так-сяк крепился, только зубами тихонько поскрипывал. А там дошел газ до самых центров. Крякнул Савушка и понес. Чешет и чешет, точно из пулемета. Писарей всех замучил.
Наутро приносят генералу те записи. Ровно тысяча двести страниц. В штабе радость. Ину-сан именинником ходит, химик дырку для ордена провертел.
Однако вызвали генерального переводчика. Воздел он на нос очки, стал читать Савушкины откровения. Да и споткнулся на первой строке.
— Виноват, — говорит, — такие слова по-японски не могут спрягаться и корни не те.
— А ну, вглядись пристальнее.
Почитал переводчик еще немного и сдался.
— Освободите, — просит, — глаза слезятся, щиплет сильно.
Спасибо, ефрейтор один подвернулся — участник русско-японской войны. Заглянул он в тетрадь и рапортует: