…Шел сильный теплый дождь. Партизаны, второй час лежавшие за насыпью, ежились в мокрой траве. Лисица поглядывал то на часы, то на небо.
— Ступай сам, — сказал он Савке. — Чую, хлопцы твои из старика творогу не выжмут…
Савка загромыхал по лестнице. Вот и конюшня. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что дело провалено.
Маленький взъерошенный Андрейка, поблескивая цыганскими глазами, наскакивал на Прищепу, сидевшего на табуретке и спокойно вырезавшего из чурбака ложку.
— Слышь, Прищепа! — кричал он ломким, мальчишеским баском. — Отдай! Я не шучу! Добрым словом прошу… Отдай.
— Слышал… Еще шо?
— А раз слышал, так действуй. Сандала слепая!.. Гляди, раскорячился на ровном месте… Начальство!
— Отскочь!
— А чо ты, шкура семеновская… Выдь только на-гора!..
— Спасибо за ласку. А шо ты мне зробишь? — лениво спросил Прищепа.
— Увидишь. Обломают рога гурану.
— Оставь его, — сказал сердито Ромась. — Не видишь — его лошадь подковой погладила.
Конюх стряхнул стружки с колен и затрясся от смеха. Он был доволен своей неуязвимостью, строгим отношением к имуществу шахты. Политика, в которую ввязались коногоны, мало интересовала Прищепу. Третий год на-гора творилось что-то непонятное. Красные били белых, белые — красных, зеленые — тех и других. Каждую неделю на перевале летели под откос поезда. А везли в них что угодно: солдат, амуницию, горные пушки, пулеметные ленты, солонину, гранаты, пироксилин, виски, галеты — только не сучанский добрый уголек.
Тихо ползли несуразные, пестро раскрашенные броневики, на полустанках висели приказы один грознее другого, всюду слышалось кудахтанье японских солдат. «Владиво-ниппо»[59] обещала близкий расцвет промышленности, а между тем узкоколейка от станции до рудника густо поросла молочаем и щавелем.
Кто был тут прав, разобраться Прищепа не мог и решил по мере сил держать равновесие. Понятно, каппелевцы живоглоты, бандиты, но и партизаны тоже гуси: горлопаны, всесветные звонари. Ясно было Прищепе только одно: настоящей, прочной власти нет и не видно. Израсходуют на-гора патроны, лягут горячие головы, а шахта останется. И кони в ней. Он и берег их упрямо для будущих настоящих хозяев.
Посмеиваясь, Прищепа оглядел своих щуплых противников. Щенки, конокрады! Пускай-ка попробуют увести хотя бы хромого Трубача!
Приятели переглянулись. Никакая сила не могла вывести конюха из привычного равновесия. Самые обидные, самые верные слова отскакивали от бычьей кожи Прищепы и рикошетом ранили атакующих.
— Братцы, свяжем его! — взвизгнул возбужденный Андрейка. — Возьмем разом… Ромась, заходи!