В гранитах и диабазе Савелов прокладывал знаменитую Повенчанскую лестницу. Когда же ее крутые ступени закрыла вода, «капельдудку» перебросили еще дальше, на север, к пустынному озеру, усеянному, точно утками, стаями островов.
Он прожил здесь осень и зиму, такую лютую, что по ночам, звеня, лопались мачтовые сосны. На Выгозере «капельдудка» научился подрывать аммоналом пни, рубить ряжи, складывать дамбы из камней, глины и мха, а по утрам, просыпаясь в палатке, рубить мерзлый хлеб топором.
И тени щегольства не осталось в былом городушнике. Руки его так огрубели, что он голыми пальцами доставал из костра уголек. Он возмужал, окреп, вставил стальные зубы. Имя Савелова стало все чаще и чаще встречаться в газетах…
…Прошло два года. Первый пароход поднялся по Повенчанской лестнице и ушел на север… В новых коттеджах поселились шлюзовые рабочие… Весной 1934 года «капельдудку» отпустили из лагеря в подмосковную коммуну НКВД, куда его давно звали товарищи.
Ни подрывников, ни лесорубов коммуне не требовалось. И Савелову в четвертый раз пришлось менять квалификацию. «Капельдудка» стал обтяжчиком теннисных ракеток.
Он жил теперь на четвертом этаже, в комнате, куда заглядывали вершины старых вязов. Напротив дома был пруд. Марши, которые разучивали музыканты на берегу, заставили «капельдудку» вспомнить о трубе.
Страсть к музыке проснулась в нем с новой силой. Он вспомнил о профессоре, у которого брал уроки три года назад, и послал в Москву длинное и довольно бестолковое письмо.
В ответ пришла посылка: старая труба «капельдудки», ноты «Марша милитер», подчеркнутые на том месте, где оборвался последний урок, и записка с предложением начать заниматься в оркестре коммуны, которым руководит «один наш общий знакомый». В конце записки профессор просил быть точным, так как, насколько ему известно, дирижер пунктуален и строг.
На сыгровку «капельдудка» явился немного волнуясь, клапаны трубы еще плохо слушались огрубевших пальцев.
Место «капельдудки» было возле самого дирижера. Когда все сели и разложили ноты, Савелов увидел над собой седой бобрик и знакомые глаза Горностаева. Профессор смотрел прямо на «капельдудку», и рот дирижера, прикрытый чуть-чуть усами, улыбался.
Они поздоровались так просто, как будто расстались только вчера.
— Как водопровод? Починили? — спросил неожиданно Горностаев…
«Капельдудка» засмеялся.
— Починили… Я, Алексей Эдуардович, был…
— Знаю… Выг-озеро… Повенчанская лестница… Я следил…
Они помолчали. «Капельдудка» вспомнил последний вечер, испуганное лицо Марты и лунку возле крыльца, в которой хранился ключ от квартиры.