Мертвая Макарьевна лежала почему-то не вдоль, а поперек дивана; постель, впрочем, не была расстеленной, а жиличка, судя по всему, еще не собиралась спать.
— Кто родственники, — спросил участковый инспектор. — Адреса, телефоны?
Какие там телефоны и адреса, когда никто не смог назвать и фамилию покойной? В документах мертвой старухи никаких адресов и телефонов тоже не было. Не обнаружили в квартире и такого места, в которое обычные старухи любят складывать бумажки «на память». Паспорт и только паспорт! В присутствии понятых тело перенесли на стол, закрыли простыней, и сразу после этого опытный участковый инспектор высказал предположение, что покойная чего-то хотела достать с другой стороны дивана, но не успела. Диван вскрыли, то есть перевернули матрац: под пружинами лежали три сберегательные книжки — две совсем новенькие, а одна старая и засаленная.
В засаленной книжке, принадлежащей мужу умершей, было шестнадцать тысяч рублей, а в остальных двух ровно по пяти. Наличных денег при покойной оказалось восемь рублей с копейками, а очередной взнос — сто рублей — был сделан четыре дня назад, отчего сумма «стала круглой».
Все кончилось бы тихими и незаметными похоронами без слез и причитаний, если бы в самый разгар событий в квартире не появилась та дворничиха, которой оставляла «на догляд» бутылки Макарьевна и с которой имела продолжительные беседы. Дворничиха без удивления сказала:
— Ну, я так и поняла… Надо сообщить дочери, у меня и телефончик имеется…
Часа через два у изголовья умершей собрались дочь, внук — мужчина средних лет — и внучка с девочкой лет шести. Это была правнучка Макарьевны. Дочь Вера беззвучно плакала. Дворничиха сказала:
— Господи, а ведь жила-то как! Утром чаек, в обед порция госпельменей, вечером обратно чаек, — и вдруг заголосила по-бабьему, но никто дворничиху не поддержал, и опять стало тихо в четвертой комнате. Дочь Вера сквозь слезы смотрела на сберегательные книжки, увидела, что мать сохранила от них тайну отцовского вклада, когда-то переведенного на бессрочное пользование жене. Шестьдесят восьмой год! Именно в эти годы сын и внук Ярослав работал в котельных, чтобы учиться в институте; шестьдесят восьмой год — дочь собирала взаймы по десятке, чтобы внести вступительный пай на трехкомнатную квартиру. А семидесятый год — год свадьбы Люси. В какие долги они опять залезли, но все прошло прекрасно, ничуть не хуже, чем у других людей.
Дочь, родная дочь только плакала и ничего не могла объяснить, так как все прошлые события назревали медленно, но неотвратимо. Дочь принесла с базара связку грибов за семь рублей, а надо было за пять — рассердившись, мать запирается на два-три дня в своей комнате-клетушке. В конце каждого месяца мать выходила с ученической тетрадью в руках: здесь переплачено, этого покупать не надо было, без этого можно обойтись — не баре! Возникали ссоры, но не такие ссоры, чтобы можно было всерьез огорчаться. Милые бранятся, только тешатся. Но это годилось только для Веры, мать же предпринимала решительные меры: клевеща на всю родню, обивала пороги райисполкомов, пока не выбила комнату с подселением.