— Флегонт, а Флегонт, — сказал Анискин, — ты, конечно, не любишь, когда к тебе приходит народ, но ты сразу скажи: возьмешь мово дружка на рыбаловку или без внимания оставишь?
Напильник перестал вжикать о металл — это Вершков оторвался от крючков самолова, которые он точил. Он поднял кудрявую голову, большими, черными, открытыми глазами на аскетическом лице внимательно и строго посмотрел на Качушина. Охотник как бы ухватил следователя за воротник куртки, повернул его, висящего в воздухе, перед керосиновой лампой и, усмехнувшись, положил на то место, с которого поднял.
— Не возьму твово дружка на рыбаловку! — ответил Вершков. — Его рыба не примет… Так что ты меня, Федор, извиняй, и вы, товарищ, тоже извиняйте…
Три собаки одновременно вздыбили шерсть на загривках; что-то почуяли они, услышали сквозь толстые стены заимки — поднялись шесть чутких ушей, сверкнули шесть звериных глаз. Затем собаки успокоились.
— Мыши в подполе! — вздохнув, сказал Вершков. — Это, как твои тараканы, Федор, не помыслишь, откудова завелись…
Качушин осторожно пошевелился, опасаясь спугнуть тишину и спокойствие собак, медленным движением положил руки на колени, а ухо повернул туда, где стоял радиоприемник. Из-под блестящего дерева доносился голос: «Большими трудовыми успехами радуют металлурги Запорожья…»
— Значит, не возьмешь мово дружка на рыбаловку и охоту? Не показался он тебе?
— Не показался. Извиняйте!
— Тогда мы пошли! — сказал участковый, поднимаясь. — Ты нас тоже извиняй, что помешали, извиняй.
Когда Анискин, стараясь не скрипеть половицами, пошел к дверям, собаки поднялись с половичков; каждая сделала по шагу вперед, но затем все остановились и сели, высунув языки. Участковый посмотрел на них, улыбнулся отчего-то и спросил:
— Флегонт, а позавчера ночью, когда ты в тайге был, второго выстрела не слыхать было?
Керосиновая лампа висела в центре потолка, сапожный стул стоял посередине пола, и потому лицо охотника виделось так четко, словно его специально осветили; каждая морщинка, каждый мускул были ярко освещены, но Качушин ничего не мог понять по умному и сильному лицу Вершкова: оно было бесстрастно и замкнуто, дремуче и первобытно, как коричневое лицо индейца из куперовского романа.
— Был второй выстрел! — наконец ответил Вершков. — Это обязательно правда, что был второй выстрел.
Участковый все-таки снял со штыря полушубок, держа его в руках, повернулся к охотнику, и собаки приглушенно зарычали. Лениво шагая, поблескивая шерстью на двигающихся мускулах, они подошли к участковому, полуокружив его, сели и опять вывалили жаркие языки. Натасканные на уход незнакомого человека, собаки только и ждали знака хозяина, чтобы, распластавшись в стремительном бесшумном прыжке, броситься на участкового.