Халаты врачей и санитаров запятнаны этой кровью и выпачканы сажей сгоревших домов. Автомобили отвозили в город раненых и убитых. Пожарные, в мокрых и задеревяневших как латы спецовках, перетаскивали брезентовые шланги. Из медных стволов карабинов били плотные струи. Еще кое-где вспыхивали и разбегались лапчатые зеленые и красные огоньки. Ленивые дым и пар поднимались от напитанного водой обуглившегося дерева. На реке жирными кругами — сажа, черные доски, брошены в воду. Всюду размятая колесами и сапогами черепица. Листья плодовых деревьев пожухли, стволы спеклись. Клумбы затоптаны, завалены обгорелыми бревнами.
Здесь в центре Украины, мертвая печать Герники, Ченстохова, Ковентри! Мозг еще несовсем осваивался с этим, кулаки сжимались инстинктивно, сердце закипало злобой. Люди, владельцы этих домов, еще вчера не допускали мысли, что враг может быть таким жестоким.
— Сто девятнадцать, — сказал Рамодан, просмотрев длинный список жертв, — что же это такое, а? Девяносто восемь — женщины и дети!
Вокруг них собралась группа рабочих и инженеров завода — жителей поселка, все усталые, мокрые, грязные. Они тушили пожары, кое-что удалось отстоять, но не столько, чтобы хоть капля радости могла упасть в их сердца. В глазах жителей поселка Дубенко прочитал то же, что в глазах Рамодана, — не растерянность или испуг, а ненависть.
На грузовике прибыла саперная команда. На углу, возле беленького здания почты, лежала неразорвавшаяся бомба. Саперы быстро, как будто всю жизнь этим занимались, окружили воронку кольями, натянули канат и принялись копать землю вокруг, чтобы подойти к бомбе. Кто-то сказал им, что бомба, очевидно, замедленного действия, нужно обложить место падения мешками с песком и ожидать взрыва.
— Пустое дело, — сказал веселый паренек, выкидывая землю, — психотерапия.
Он смачно и с очевидным удовольствием произнес это слово. Лопата цокнула о металл.
— Кажись, добрались, товарищи... Это... часа на три хватит ковыряться.
— Какой вес? — спросил старичок из толпы.
— А тебе зачем, папаша. В аптеке, что ль, служишь?
— Мое учреждение вон рядом, — старичок указал на домик почты, — почтальоном я с самого первого дня войны.
Сапер снял пилотку, отставив лопату, посмотрел. Со здания почты исчезла черепичная крыша: изломаны перекрытия, вылетели рамы. Телеграфный столб, расщепленный у основания, валялся на земле, навернув на железные рогатки густую косму проводов. Возле лежали разбитые изоляторы, электрочасы. Сапер взмахом головы откинул со лба чубчик, поплевал на ладони:
— Весит бомба двести пятьдесят. Кабы лопнула, не нашел бы, почитай, своего учреждения... Иди, отец, вставляй стекла, собирай канцелярию.