Дубенко и Рамодан направились к инженеру Лаврову. Его домик мало пострадал, вылетели двери, рамы, перекосило потолки, в комнатах валялось стекло, бумажки. Жена Лаврова навзрыд рыдала, держа в руках какую-то мультипликацию, которую на мелкие кусочки изорвало силой взрыва. Лавров стоял у окна, держа в руках молоток и гвозди. Он был растерян и, казалось, еще ничего не понимал. Кивнув головой вошедшим, сказал:
— Как в Бресте! Я уже испытал такое двадцать второго июня! Раму... вырвало с корнем...
— На работе поговорим, — оказал Дубенко, — зайдите.
Лавров вскочил, замахал молотком.
— Сейчас не пойду я на работу.
— Ты что, — жена отложила мультипликацию, подошла к мужу, — разве так можно разговаривать? Так нельзя с людьми сейчас разговаривать... простите его...
— Я не могу, — упавшим голосом произнес Лавров, — я не могу... У меня не выдерживают нервы... Я сам вставлял эта стекла, сам штукатурил стены, сам строгал полы... Вы должны понимать, а если вы не понимаете...
— Пойдем, — сказал Дубенко Рамодану, — он успокоится. — Жена проводила их через веранду, усыпанную битым стеклом, по пути подняла разбитую тарелку, куклу в пестреньком платьице и еще какую-то тряпку.
— Ведь далеко от нас упала бомба, говорят, угодила к Хоменко. И подумать только, какая волна...
Рамодан посмотрел на Дубенко.
— Пойдемте проведаем Хоменко, — обратился он к Лавровой. — Хоменко сам не пострадал?
— Он был на работе. Но семья... Они спрятались, но щель недалеко от дома. Их сдавило землей... Жену и двух девочек... — Лаврова прикусила губу, отвернулась.
...Хоменко сидел на подножке грузовика, опустив голову, и смотрел в одну точку. Лицо его посерело и как-то вытянулось. С колен свисали кисти рук, покрытые ссадинами и кровоподтеками. На шее, сухой и морщинистой, кровоточила небольшая рваная ранка, белый, но почерневший от гари воротничок промок кровью. Когда с ним поздоровались, он поднял глаза, посмотрел на подошедших и с секунду как-будто припоминал, что это за люди. Потом на лице промелькнуло выражение, похожее на благодарность, конвульсивно дрогнули губы.
— Ничего не поделаешь, — сказал Рамодан, подсаживаясь к нему, — у меня тоже... жена, сынишка...
— Да, — сказал Хоменко, шевельнув рукой, — знаю.
— Петьку моего ранило, слышал?
— Слышал...
— Будем вместе переживать горе, Хоменко.
— Нет, — Хоменко покачал головой, — нет... каждому свое...
— Что у тебя? — Рамодан указал на затылок. — Ранили?
Хоменко пощупал пальцем, и потом все тем же невидящим взглядом долго смотрел на руку, вымазанную в крови.
— Пустое, — сказал он, еле разжимая челюсти, — пустое... сколько времени?