– Да.
Не позволяю себе отвлекаться, и моя рука скользит туда, где написано мое имя. Мне не надо спрашивать, что это значит: я прекрасно знаю ответ. Он сам не раз дал мне это понять своими поступками.
Он говорит, не дожидаясь вопроса:
– Свобода.
Я не могу решить все его проблемы: он в западне и сломлен жизненными обстоятельствами, но в одном я могу ему помочь. Пусть это будет всего одна ночь – или вся жизнь. Пусть он сам это решит.
Хочу отдать ему себя. Полностью.
Я знаю, что мне надо делать. Правда, не знаю, как он на это отреагирует. Хорошо ли я придумала или нет, придется это сделать. Не отпуская его взгляда, стараюсь внушить ему, что все будет хорошо, протягиваю руку к его запястью – к застежке на браслете из ремня. По его лицу пробегает тень паники, и на шее вздувается вена. В этот момент начинаю думать, что это плохая идея. Но, сжав зубы, собираю всю свою злость на его отца за то, что он сделал и продолжает делать своему сыну, да и мне тоже, и срываю ремень с руки Эштона и швыряю в угол комнаты.
– Эштон, на эту ночь я тоже даю тебе свободу. Возьми ее.
Я не жалею о своем решении ни на секунду.
Не жалею и тогда, когда он опрокидывает меня на спину.
Когда сразу же овладевает мной.
Когда в первый миг вскрикиваю от боли.
Тем более, когда он отпускает себя на свободу.
И отчасти делает свободной и меня.
В разгар ночи, во тьме, когда снизу еще доносятся звуки вечеринки, Эштон приоткрывает дверь в святая святых и делится со мной воспоминанием:
– Когда я был маленький, мама пела мне одну испанскую песню. – Его пальцы ласкают мне спину, а я лежу лицом на его груди, слушаю биение его сердца и все еще не могу прийти в себя от того, что мы с Эштоном вместе. Это было… невероятно. И так правильно, как мало что еще в моей жизни. – Слов я не помню и так и не знаю, о чем она. Просто помню мотив. – И он начинает напевать с закрытым ртом, а моя щека чуть вибрирует вместе с его грудью.
– Красивая мелодия, – шепчу я, поворачиваю лицо и целую его в грудь.
– Да, – шепотом соглашается он. Движение его пальцев становится медленнее. – Когда он заклеивал мне рот, мне оставалось только вот так мычать. И я пел часами. Становилось легче.
Часами.
– Вот какое у меня любимое воспоминание о маме.
Приподнимаюсь на локтях, чтобы увидеть его лицо, и вижу, что из уголков глаз катятся слезинки. Так хочется спросить у него, что с ней случилось, но сейчас я не могу себя заставить. Я просто смахиваю слезы поцелуем.
И помогаю ему забыть.
* * *
Мы поняли: если не обращать внимания на стук в дверь, через пару минут он прекращается. Сработало уже три раза. Вот и теперь, когда я лежу среди бела дня в постели Эштона и все тело мое впервые в жизни болит после бурной ночи, я очень надеюсь, что сработает и в четвертый. Потому что не хочу уходить из этих стен. Здесь мы оба отбросили все страхи, обязательства и всю ложь. Здесь мы обрели свободу.