Тари зарычала от отчаянья.
Если бы она была Ри, простым пажом, никто бы и не взглянул дважды в ее сторону! И Ри бы ничуть не волновали любовные похождения дану Гергоса... Впрочем, его воспитанницу это тоже не должно интересовать.
Тари опустилась на гладко застеленную кровать и отшвырнула трость. Несколько дней назад она пообещала себе, что не станет думать глупостей. В ее ситуации стать воспитанницей Гергоса – большая удача. Шанс на нормальное будущее. Возможность вернуться в общество, пусть и под другим именем. Хотя так даже лучше. Называться Атарьяной Коварэн было противно и больно – от одного только звука проклятой фамилии нога начинала ныть в два раза сильнее.
Короче, Тари просто не имела права отказаться. Ни права, ни причин. Но в последний час все казалось неправильным, враждебным... ну, кроме Энту. Племянник Гергоса был единственным лучиком света во мраке безысходности, только он заметил, насколько Тари неуютно и страшно. А Гергос смотрел только на госпожу Паваллу. И говорил, кажется, исключительно с ней. И не дежурными фразами!
Тари откинулась на спину и сильно-сильно прижала ладони к глазам, чтобы не заплакать. Она уже давно не была наивной девочкой и прекрасно понимала, что происходит. Насмотрелась в Интернате. Это называется влюбленность. Сколько раз приходилось наблюдать, как какая-нибудь девчонка, обычно из новеньких, начинает увиваться хвостом за симпатичным патроном. Тому даже необязательно обращать на нее внимание! Он может просто пройти мимо или улыбнуться собравшейся у дверей стайке воспитанников – этого уже достаточно.
А затем девчонка возвращается в Интернат под утро, растрепанная, с засосами на шее или даже синяками на запястьях. Веки красные, губы опухли, а в глазах звериная тоска. Нет, конечно, Гергос ничего подобного не сделает, это понятно. Да и не все патроны вели себя так, некоторые просто отшучивались и отправляли восвояси. Но конец у таких историй всегда был один – слезы.
А Тари больше не хотела плакать.
***
До ужина оставалось всего полчаса, и следовало бы пойти переодеться, но Окъеллу забыл о времени. Вообще забыл – даже о последних двадцати годах, не то что о каких-то минутах. Ему снова было семнадцать, за ним постоянно следил грозный отец, а перед ним смущалась и краснела молодая девушка. Кажется, единственный в мире человек, которому было даже хуже, чем ему самому. От Окъеллу, по крайней мере, не зависело семейное благосостояние, а вот для клана Паваллу брак Мариники с младшим отпрыском Гергосов был жизненной необходимостью.