Даже по прошествии двадцати лет Гергосу хватило одного взгляда, чтобы узнать ее. Он часто думал о ней в эти годы, особенно сначала. В первое время вспоминал, потом – фантазировал, представляя, в кого она могла превратиться. Мариника была одержима идеей свободы. О чем еще может мечтать ребенок, которому с самого детства вколачивали мысли об ответственности, зависимости и подчиненном положении?
Сначала он, Окъеллу, был для нее просто еще одной тюрьмой. Она не могла отказаться от брака, ее семья ей бы этого никогда не простила. Поэтому она делала все, что ей говорили, не перечила, не жаловалась, только поднимала иногда глаза к небу и тихонько вздыхала, словно о чем-то несбыточном. Разговорить ее удалось не сразу. Зато потом Окъеллу часами слушал о дальних странах, странных языках и обычаях, о вечных снегах, пустынях, о крови на песке и побеждающих вечную мерзлоту деревьях.
Он был побежден, влюблен, полностью захвачен. Он потерял голову и готов был бросить вызов любому чудовищу. Даже собственному отцу. Мариника хотела свободы, и только он мог ей ее дать. Она не могла отказаться от брака, зато он – мог. Так, чтобы ни у кого не осталось сомнений, кто виноват, чтобы даже краешек тени не коснулся ее и отец посчитал себя обязанным позаботиться об обиженном вассале. Пожалуй, впервые в жизни груз ответственности не показался Окъеллу неприятным, чрезмерным.
Он сбежал, и мысль о свободе Мариники пьянила его даже сильнее, чем собственная новоприобретенная независимость. Как она ею распорядится? Кем станет? Окъеллу решил не выяснять, прекрасно понимая, что реальность окажется сложнее и невыразительней буйных фантазий. Нет, Мариника должна была навсегда остаться недостижимой мечтой, музой, святым образом. Так и случилось.
Вернувшись в Анкъер, Гергос не стал ее искать, даже не спросил о ней ни разу. И вдруг – она здесь, в его доме. Нет, не покорительница джунглей и не вождь какого-нибудь далекого северного племени. Но все равно – она, на этот раз реальная.
Ее глаза смеялись, манеры были приятными и раскованными, она встретила его без смущения, как старого друга... Она наконец была свободна! И Гергоса словно припечатало простой и всеохватывающей мыслью: не зря. Все, что он сделал двадцать лет назад, и все те последствия, что повлек его поступок, – все это было не напрасно. И в этот момент все остальное, даже Тари, отошло на второй план. Он смотрел на то, что сам в некотором роде создал, он был очарован, он был потрясен.
До ужина оставалось не больше получаса, а Гергос, как и семнадцатилетний мальчишка когда-то, не мог оторваться – он слушал ее рассказы и снова ощущал на плечах сверкающий доспех. Хотя теперь Окъеллу лучше понимал происходящее с ним и относился ко всему со здоровой иронией.