Ри снова закричал. Яростно, безнадежно. Задергался, пытаясь вырвать из стены вмурованные концы цепей. Но только горло сорвал и руки оцарапал. Должно быть, эти цепи удерживали и более сильных пленников. А стены слышали и не такие вопли. Ри понял, что дрожит и что предательски подгибаются ноги.
– Пожалуйста, дядя!
– Поздно! – зло выплюнул Коварэн. – Я пытался, я дал тебе шанс. Если я отвяжу тебя, ты снова попытаешься сбежать!
– Нет, нет!
– Вранье! Я не могу рисковать. Ты расскажешь мне все, что знаешь. И сделаешь, что тебе прикажут.
– Я расскажу, только не надо...
– На кону стоит больше, чем твоя или моя жизнь. Я должен убедиться, что ты не соврешь, – он помолчал немного. – И что не сбежишь.
Ему в голову явно пришла какая-то мысль, и это Ри очень не понравилось. Почти против собственной воли, он снова заметался, хотя знал, что шанса вырваться нет. Коварэн уложил на жаровню прут с широким плоским концом, потом подошел к Ри и присел.
– Я действительно пытался, – словно самому себе, повторил он.
И принялся стягивать с Ри чулки. Несмотря на собственный визг и грохот цепей, Ри все равно слышал, как потрескивают угли в жаровне, и видел, как постепенно раскаляется кончик прута. Казалось, он уже чувствует запах горелой плоти.
Холодный пол показался нестерпимо горячим. Ри подпрыгнул, приземлился сначала на одну ногу, потом на другую, затем попробовал заехать дорогому дядюшке в нос. Не получилось.
– Я все расскажу! Я обещаю!
– Расскажешь, конечно расскажешь.
Коварэн подошел к жаровне и проверил прут, повернул его, чтобы прокалить со всех сторон. Он больше не улыбался и не ухмылялся, как балаганный злодей. Кажется, на его лбу блеснул пот. Значит, ему тоже страшно, он нервничает... он и правда собирается пытать собственную племянницу раскаленным железом?
– Дядя, дядюшка, милый, пожалуйста, – Ри... нет, теперь просто Атарьяна, поняла, что плачет. Но смахнуть слезы, вытереть мокрые щеки было нечем, руки по-прежнему были скованы. – Не надо, пожалуйста.
– Я должен, – не отрывая взгляда от углей, отозвался Коварэн. – Слишком многое поставлено на карту.
Он вынул прут из огня и пошел к Атарьяне. Та дернулась, снова, опять, в который раз – просто потому что не могла стоять и спокойно ждать, когда светящийся кончик изуродует ее тело.
– Не надо...
Коварэн схватил ее за лодыжку, вывернул так, что Атарьяна больше не могла его пнуть, повернул ступней кверху... Атарьяна завыла еще до того, как железо коснулось кожи, зато потом – не смогла произнести ни звука.
***
– Ваша светлость!
Сложно было сказать, Парлато скорее обеспокоил или возмутил вид раненого хозяина. Так или иначе, Гергос отнесся к его переживаниям с сочувствием и изо всех сил постарался не заляпать кровью пол. Что-то вроде вежливости настоящих анкъерских аристократов. Они никогда не кричат на слуг, не поднимают руку на безоружных и не заливают кровью дорогие ноллийские ковры. Окъеллу почувствовал, как из горла рвется глупый смех и стиснул зубы. Со зрением творилось что-то неладное. Да и ноги... Гергос никогда бы в этом не признался вслух, но, если бы не помощь Крассона, он бы не добрался до дома.