Много раз Мокей пытался рассказать, кто стал виновником его несчастья, но даже специально придуманный Татьяной карандаш, который Мокей зажимал обеими культями, позволил ему написать на листе только Жека-Джура, а потом он что-то мычал, и из его глаз капали слезы. Мать Татьяны Зинка вспомнила, что был такой Жека, что он погиб в Афганистане, но при чем здесь какой-то Джура, понять не могла, может, еще один знакомый Жеки, который, как и он, приехал домой в свинцовом ящике. Пенсию Мокею определили такую мизерную, что едва хватало на хлеб, и, если бы не Зинка, хватавшаяся за любую работу, им вряд ли удалось бы выжить, но теперь все, есть дочь, которая начала работать, и жить станет легче, да и Зинка уже не та, возраст и тяготы в молодости изрядно подточили здоровье, и она все чаще и чаще стала жаловаться на боль в суставах и быструю утомляемость. «Жизнь такая непредсказуемая штука, – подумал Мокей, – наверное, я совсем неправильно жил, ну действительно, что можно вспомнить? Тюрьму, банду, большие деньги, а было ли в этом счастье, ради чего он оставил Зинку, даже не зная, что она ждет от него ребенка?» Когда его изуродовали, разве не та же Зинка, все простив, бросилась ему на помощь, каково ей было с ним покалеченным «обрубком», да с маленькой Танюшкой? Мокей еще надеялся, что друзья помогут, потому и вернулся в Ташкент, да где там… Хабиб купался во власти и деньгах, а Зинку отправил тюки тридцатикилограммовые из Турции таскать, а ведь, собака, пятки ему лизал, да и мало ли Мокей в общак внес, ну да ладно, бог им судья, главное, что есть у него дочка-красавица. Заслышав стук каблучков, Мокей заулыбался, это Танюшка из института пришла. Мокей узнавал ее походку сразу, вот и теперь она подошла и, прильнув к щеке своими сухими губами, чмокнула отца. «Ты посиди еще минут двадцать, а я пока что-нибудь приготовлю и покормлю тебя, – проворковала она, – а потом буду готовиться, у меня зачет».
Татьяна заканчивала университет на факультете иностранных языков, изучала арабский и фарси, но почему-то темой диплома выбрала какой-то мертвый иврит, пожалуй, она была единственной на всем курсе, кто занимался этим языком. Зинка однажды сказала: «Зачем тебе этот язык, кто на нем сейчас говорит?» А она: «Это язык Библии и говорят на нем в Израиле, ты бы слышала, как звучит Библия на нем, как музыка». Мокей, конечно, ничего не понял, но вспомнил Сашку и Дину, представив, как они щебечут на этом библейском языке. Где они теперь? Наверное, счастливы в своем Израиле и не знают, какую подлость совершил их бывший друг Жека: «Сашка, Сашка, помоги отомсти за меня», но изо рта вырвалось только невнятное мычание, и культи рук напряглись, Мокей закашлялся, и подбежавшая Татьяна стала вытирать капли пота, выступившего на его лице. «Успокойся, папочка, ты чего так разволновался?» Но Мокей уже не мог успокоиться, все его нутро, вся сущность требовала отмщения за то, что он стал калекой. «Это же Жека-Джура сделал меня таким». Он хотел это крикнуть громко, чтобы услышала Татьяна, но из горла рвалось только непонятное мычание, от бессилья и обиды Мокей заплакал. «Может, ты не хочешь, чтобы я занималась этим языком, ты скажи, папа, и я сделаю так, как ты хочешь», но Мокей отрицательно замотал головой.