Известно, что москвичи по мнению обитателей иных частей России имеют склонность к определенному снобизму. В оправдание тех, кого Герман вёз на свои первые зимовки в Арктику, могу утверждать, что мы не проявили этого качества, включившись в погрузочно-разгрузочные вахты. Насколько мы были успешными грузчиками, судить не нам. В памяти от той поры сохранился сленговый термин лухманить…
Человеческая память своеобразна, и почему-то это тоже связано с Германом, хотя, конечно, это было далеко за пределами его капитанских обязанностей. Главное, что мы, еще не став полярниками, уже руководствовались надежным жизненным правилом: помоги людям – и они помогут тебе.
Как я понял потом из всего общения с ним, Герман явно руководствовался чем-то похожим, но уже со своего уровня, с высоты капитанского мостика. Это и создавало основу для наших отношений, не вполне близких, но достаточно надежных. Похоже, что Герман был еще неплохим педагогом, создавая в экипаже и в отношениях с пассажирами особую атмосферу – с одной стороны доверия, а с другой не снисходя до дешевого панибратства, всегда оставаясь на уровне.
Он охотно способствовал расширению нашего морского кругозора, продемонстрировав мне азы работы с радиолокатором, оказавшиеся полезными впоследствии в силу близости профессий штурмана и геодезиста.
Многие мои коллеги скрывали своё отношение к морю, справедливо полагая, что море не для всех, обзывая тех, кто принял его, романтиками и пижонами. Разумеется, Герман, не будучи ни тем, ни другим, всё это великолепно понимал и принимал достаточно снисходительно, для него были важнее другие человеческие качества, и поэтому он спокойно прощал второстепенные недостатки, не давая спуска по принципиальным моментам, что я уяснил довольно быстро.
Очень важно: встречаясь потом с его соплавателями, я чувствовал, что они испытывают к Герману нечто большее, чем просто уважение – это тоже надо заслужить, и удается это далеко не всем.
Наша следующая встреча состоялась в Мурманске лет через восемь: в совсем иной обстановке, в совсем другом городе, который после Архангельска мне почему-то напоминал в меру подгулявшего моряка, одновременно сурового и чуточку легкомысленного.
Возможно, я сам оказался таким же, не став моряком, но все же проникшись морским духом за годы пребывания на полярных архипелагах, оказавшись более суровым в восприятии жизненных обстоятельств и, видимо, легкомысленным в иных направлениях, ибо оставаться всю жизнь только суровым – кто же это выдержит? Эти встречи мне запомнились как-то меньше. Что помню точно – расставаться с Германом не хотелось, но наши пути-дороги снова уводили нас в разные моря и другие широты, всё как в моряцкой жизни. Так что обижаться на эти обстоятельства не приходится – сами выбирали.