Сон разума (Левченко) - страница 177

20.06 Бывает, возвращаюсь мыслями к своей любви и каждый раз натыкаюсь на тот факт, что многое, ещё очень многое осталось в ней недосказанным, непонятым. Пусть чувство сие сложное и многообразное, однако такую экзотику, как у меня, встретишь не часто. Почему я, например, постоянно был уверен в его истинности и своей правоте? Не есть ли это тот самый последний вопрос, ответив на который, всё станет ясно? Но таким же образом может оказаться и наоборот. Было ли то полудетское стремление намёком на начало жизни, была ли моя недавняя страсть именно тем же стремлением, тем же намёком? Тогда бы, по крайней мере, вполне объяснилось сходство результатов. Однако я думаю, что это не так, ведь сейчас имела место попытка, попытка реализовать, попытка начать жить, которая, как известно, ещё не пытка, она – пока только унижение – и лишь постольку, поскольку чувство моё оба раза не знало себя, оба раза любовь прошла мимо, увлекая своим мощным движением и в итоге бросая на обочину. Имеется в виду любовь вообще, точнее, любовь как счастье, а не всего лишь желание его обрести. Так неужели же я и теперь остаюсь подростком, только сорокалетним? получилось ведь всё один в один, т.е. внешние обстоятельства, безусловно, различны, но переживания неумолимо похожи. Как болезненное видение она прошла перед глазами и растворилась в небытии, не оставив ни следа, ни малейшей чёрточки, я ничего не приобрёл, лишь остановился и вижу, что руки мои всё ещё пусты. А что если бы тогда, возможно, позже, но только чуть-чуть, данное чувство посетило меня вновь, если бы я обрёл пусть не счастье, но его иллюзию, если бы понял, что сие всего лишь иллюзия, однако жил далее именно с этим опытом, сложилась бы тогда моя жизнь иначе? поддался бы я теперь болезненной страсти, с неумолимостью реальности искалечившей моё восприятие мира, моё существование и предавшее им какой-то непонятный, нечеловеческий облик, не оставив, по сути, ничего от себя самой? – Бессмысленно задаваться такими вопросами, ответом на них может быть только сожаление, что между теми двумя событиями прошла большая часть моей жизни, у меня появилось то, что уже можно сломать, и оно, разумеется, сломалось.

Как же сложилось тождество любви, её предмета и моей жизни? – Это очевидно: они есть я сам, моя натура, мой внутренний мир, мои фантазии, именно то, чего я от них хочу, мне не нужны предметы сами по себе, мне нужен их идеал, по крайней мере, такой, каким его вижу, что толкает дерзать безо всякой системы и меры на то, к чему в действительности оказываюсь не способен. И сейчас не по себе задачу принял, хоть и обо мне идёт речь, вот и получается жалкая истерика. Если бы я не привык идти на компромиссы с самим собой, со своей совестью, не привык давно и, как казалось, окончательно, возможно, всё и сложилось бы иначе (хотя какой толк об этом лишний раз упоминать?), или стало бы понятным, что в моих силах, что нет, а так: вышла лишь иллюзия искусственно ограниченного всемогущества, будто я кое-что могу, но пока мне этого просто не надо… или меня уже не было бы среди живых. Если смотреть на мир со стороны, он действительно начинает выглядеть как театр – сплошные роли и коллизии, в которых неосознанно проходит обыденное существование, а потом случается какое-нибудь роковое событие, и всё идёт прахом, однако жизнь никуда не девается, более того, продолжается далее, и необходимо как-то к ней приспосабливаться. И роль никуда не уйдёт, только изменится, желательно, конечно, в лучшую сторону, в сторону объективации её сущности, ведь без правды в иных обстоятельствах выжить нельзя. Однако сие не игра, отнюдь не игра, а единство в стремлении, вполне возможно, стремлении к счастью, поскольку маловероятно, чтобы речь шла о простом выживании. При этом оно согласуется с нами самими, точнее, мы согласуем его с собой, а ещё точнее, не собственно его, но лишь наше представление о нём – пожалуй, сие и есть суть той драмы, в которой каждый для себя играет главную роль, и основным в ней (сути) является то, сколь лучше или хуже всякий из нас сможет эту роль исполнить. Порою чувствуется вдохновение, дерзновение на первое и последнее слово, когда пишу этот дневник, а потом перечитываешь – и всё неправильно и невпопад, говорю не то, что хочу сказать, не так, как предполагал, и невыносимо-щемящее чувство одиночества, бессильная досада и немощь вмиг ложатся на сердце заведомо неподъёмным грузом, начинаю искать прибежища в обстоятельствах своей жизни и тут же осекаюсь, потому что именно от них сюда и убегал.