– Я только что с похорон, – начал Алексей задавленным голосом, – боюсь один в её квартиру возвращаться, очень боюсь. Она всегда меня встречала, когда я с работы приходил, домоседкой в последнее время стала страшной, если бы не надо было по магазинам бегать или счета оплачивать, так, кажется, совсем безвылазно бы и сидела. Да, на самом деле, и сидела, я везде ходил… – последовала небольшая пауза, во время которой они ещё раз выпили. – А сама ведь стеснялась своей беспомощности, в чём ни разу, правда, так и не призналась, не заикнулась даже, однажды только, стоя на кухне, прошептала про себя: «Что ж я за жена-то такая…» – я продукты тогда принёс, на стол поставил, она пакеты разбирать начала, думала, что я уже вышел и не услышу её, но я немного завозился с полотенцем. И так мне приятно стало, что она семью нашу столь ценит. Почти в радость потом мне эти походы стали, а ведь далеко не любитель разных покупок. Хожу со списком, выбираю (сама мне список писала), ответственно стал к этому делу относиться, на сроки годности смотреть и проч., чего ранее никогда не делал. – Алексей вновь замолчал, и они опять выпили не закусывая. В горле и желудке у Фёдора началось нестерпимое жжение, он достал кусок колбасы из холодильника, хлеб и немеющими руками нарезал корявые куски, так и оставив всё на разделочной доске. – У тебя телефон отключён…
– Он здесь не ловит.
– …дома никто трубку не берёт, я уж подумал, и с тобой что-то случилось. Нашёл её затасканную записную книжку (представляешь, она у неё ещё с института осталась), начал наших общих знакомых обзванивать, наткнулся на телефон твоих родителей. Твоя мама очень помогла мне с организацией похорон, я ведь в первый раз кого-то хороню. Она сразу сказала, где ты, но отсоветовала ехать, времени и так в обрез оставалось. Хорошие похороны получились, спокойные, музыку заказывать не стали, мне почему-то всегда тошно от этой похоронной музыки, а вот отпевание сделать я попросил, хоть отец её поначалу против был. Потом сразу на кладбище отвезли, почти все знакомые присутствовали, Стёпка Ванькин (ты его не знаешь) даже из отпуска приехал, из Турции. А у неё лицо такое красивое было в гробу, помолодевшее, ни одной морщинки, и выражение спокойное-спокойное, безмятежное, что ли, а ведь в последние дни очень волновалась, всё о чём-то думала, постоянная забота на нём лежала, а тут вроде как груз с души свалился. Да, даже властными, почти надменными черты лица стали, не знаю, уловить не могу. Вот точь-в-точь как в день свадьбы, вашей с ней свадьбы, я помню её тогдашнее поведение за праздничным столом, на всю жизнь оно мне в память врезалось – никто и «горько» не смел кричать без её одобрительного взгляда: кто-нибудь встанет, скажет «горько» и ждёт, пока она на него благосклонно посмотрит, и все ждут и только потом подхватывают. Только бледное очень; Солнце сегодня, видишь, как жарит, а мы её в самый разгар дня хоронили: привезли на кладбище, гроб открытым поставили, чтобы в последний раз попрощаться, а она лежит белая-белая, словно кусок льда, только не тает. И прощались как-то сдержанно, плакали некоторые, конечно, но не навзрыд, будто опять боялись, что посмотрит неодобрительно, только уж когда закопали, старик её вдруг прорвался, но тоже тихо, задрожал весь, затрясся, всхлипывает и приговаривает: «Ничего, ничего, я сейчас… я только…». Твоя мама утешать его стала, до машины довели, а он уж на ногах не стоит. Отвёз всех к нему домой на родительской Ладе, с ними оставил и сразу к тебе поехал. А ведь ребёночка-то так и не дали похоронить, порядки у них там такие дурацкие.