– Ты всерьёз полагаешь, что я смогу её когда-нибудь забыть? это в принципе возможно на твой взгляд?
– Нет, конечно, и не ты один, но делу этим не поможешь.
– Какому такому делу? Только не говори и ты, пожалуйста, что жизнь продолжается или другую дребедень в том же духе. Наслушался, хватит.
– И не собирался, это лишнее, если что и отыщется, то оно само найдёт себе дорогу, не насильно.
– А если не отыщется?
– Должно отыскаться. – На самом деле, Фёдор почему-то чувствовал себя бесконечно виноватым перед своей бывшей женой. Хоть он никогда её не любил, но всегда считал родным человеком, иногда даже дивился тому, как уже гораздо позже их развода ему нравилось время от времени вспоминать, что где-то есть кто-то, кому он не безразличен, а теперь этого кого-то не стало, от чего на душе было невыносимо тяжело.
Алексей пристально посмотрел на него в свете одинокой тусклой лампочки без абажура, висевшей на проволоке прямо у того над головой, которая едва-едва разгоняла густые сумерки.
– Что-то ты неважно выглядишь, не заболел?
– Да нет, наоборот, кажется, выздоравливаю.
– А знаешь, у меня ведь даже друзей не осталось, ты вот один, да пара знакомых с работы.
– У меня тоже, это ничего, случается.
– Бывало, сидим с ней вечером на кухне, я ужинаю, а она рассказывает, как день провела, сколько раз и в какое время её ребёнок ножкой толкнул, какую очередную глупость по телевизору слышала и т.п. – и тут Алексей начал рассказывать, сколь смешно его жена умела шутить надо всякими житейскими пустяками.
– Я это помню, имелся у неё такой талантик, но, честно говоря, мне очень тяжело от таких воспоминаний: вроде в памяти оживает, а, на самом деле, её нет, – Фёдор почувствовал, что у него начался сильный жар, кожу будто стянуло на затылке и сидеть стало невмоготу.
– Да, ты прав, прав…
Был уже второй час ночи, всё его тело ломило от противоестественной усталости, спать, однако, совсем не хотелось, но в глазах чувствовалась нестерпимая резь.
– Поздно, давай я тебе постель дам. В той комнате, – он указал на небольшое помещение в углу дома, полностью поглощённое мраком, – есть кровать, там и переночуешь.
Алексей, слегка удивившись, посмотрел на него, но через мгновение удивление рассеялось:
– Хорошо, давай. Наверно, так будет лучше.
Во время длительных пауз в их диалоге он целиком и полностью уходил в себя, видимо, обдумывая нечто чрезвычайно важное, что и объясняло все его секундные недоумения.
Наутро Фёдор Алексея не обнаружил, тот ушёл, пока хозяин ещё спал, а проснулся он очень поздно даже для своего обыкновения. Постель оказалась собрана, ровно в том виде, в котором и была дана вчерашнему гостю, к ней никто так и не притронулся. Начало того дня он провёл на кровати в тяжёлом полубреде, всё валилось из рук, ничего не хотелось делать, даже думать было тошно, лишь выхолощенная усталость, от которой сил ни на что не оставалось, надорванность и отрешённость владели им безраздельно. К обеду Фёдор вдруг засобирался ехать к жене на могилу, и делал это вплоть до вечера, пока не стемнело, после чего решил, что успеется, и отложил данное предприятие не просто до завтра, а вообще на неопределённое время. За несколько дней он, конечно, справился и с этим ударом, жгучесть потери притупилась, однако в нём произошла новая перемена, и размышлениями о будущем окончательно завладел зрелый фатализм абсолютного одиночества. Она долго готовилась, признаки её наличия выступали во всех его недавних действиях, но когда вдруг произошла, то получилась незаметной, вполне естественной.