Между прочим, появилась у него странная привычка сидеть в темноте в своей идеально устроенной квартире и слушать, как капли дождя барабанят по подоконнику, что вполне невинно и можно счесть за причуду. Однако имелось и кое-что другое: иногда Фёдор бессознательно останавливался возле зеркала и некоторое время смотрел в него не отрываясь. Причиной тому было не довольно естественное желание иметь опрятный внешний вид, в зеркале он следил за своими жестами, мимикой, специально менял выражение лица и позу, вскидывал руки, пару раз начинал что-то неслышно декламировать. Действо продолжалось лишь несколько мгновений, после чего, будто очнувшись, он поправлял галстук или одёргивал рукава рубашки или делал что-нибудь другое над своей внешностью и поспешно отходил от него, как бы желая скрыть от самого себя то, что только что вытворял.
Наружности Фёдор был самой что ни на есть заурядной: лысоват (это у них семейное), брови густые, глаза серые, почти водянистые, поставлены несколько широко, нос самый обыкновенный, ноздри немного широковаты, губы тонкие, скулы слегка растянуты в стороны, из-за слабого подбородка овал лица будто обрывался книзу, однако в целом производил приятное, снисходительно-дружелюбное впечатление. Ростом он был не выше среднего, телосложением немого плотным, но не крепким и не рыхлым. Говорил обычно немного, в высказываниях на людях всегда старался быть взвешенным и осторожным, поэтому у многих, кто с ним общался впервые, могло создаться впечатление, что он несколько туповат, однако впоследствии все признавали его суждения вполне разумными. Это тоже относится к внешности, поскольку свои личные переживания, своё личное мнение, свою оценку Фёдор всегда оставлял при себе, создавал видимость человека и характера не выказывал, из-за чего несколько раз по непоследовательности выглядел очень глупо. Только вот взгляд редко кому подвластен. Прежде всего, он у него был разным: иногда рассеянным, иногда спокойным, бывало даже неприлично-тоскливым или же издевательски-насмешливым, а временами просто дерзким. Можно ли по нему было достоверно угадать его настроение, не понятно, видимо, иногда да, ведь, изменяясь, он сохранял в себе нечто неизбывное. Во всём, что Фёдор делал, в том, как общался с людьми, будто кирпич под штукатуркой, в последние годы начала обнаруживаться застенчивая самоуверенность его натуры, мол, я сам знаю, как лучше поступить, посему либо помогайте мне, либо не мешайте, из-за чего окружающие, знакомые с ним очень близко, иногда не замечали даже крупной лжи с его стороны, искренне надеясь, что впоследствии всё разъясниться. Он был весьма странным человеком, но все его странности воспринимались в том числе и им самим как нечто само собой разумеющееся, правда, до поры до времени.