– Так значит вы ничего не слышали, – и Пал Палыч рассказал странную и очень неприятную историю, рассказал с запинками, постоянно подбирая слова и повторяясь, причём в таких мельчайших подробностях, которые знать ему было маловероятно, так что появилось подозрение, что он сам многое присочиняет, однако в правдивости сплетни в целом сомнений будто бы не возникало. – А под конец, где-то часа в четыре утра, – завершал тот свой монолог, – когда её санитары в машину потащили – все соседи, что на улицу повыскакивали, так рядом и стояли, смотрели – она ноги под себя поджала, на их руках повисла, как ребёнок на родителях, и запела задорную детскую песенку, кажется, из мультфильма, да таким чистым звонким голоском, просто за душу взяло. Жаль девку, молоденькая такая, хорошенькая, мне ведь её и до того видеть доводилось, на улице, случайно, здесь неподалёку: худенькая, фигурка прекрасная хоть и невысокая, очень женственная, несмотря на возраст, я в своём положении довольно чуток к этому делу, а глазёнки чёрные-чёрные, глубокие, не без страсти, видно, успела пострадать по-настоящему, а не от блажи какой.
– Ну, а его что?
– Да ясно что, милиция утром забрала.
– А как узнали?
– Так она именно его и просила вернуть, по имени-отчеству просила, как бы официально.
– Бред какой-то… нехорошая история, – Фёдора стал тяготить этот разговор, и он искал возможности поскорее улизнуть.
– В том-то и дело – нехорошая. Многое мне пришлось в жизни перевидать, а она всё не перестаёт меня удивлять. Знавал я подобные историйки, даже свидетелем иных бывал, но чтобы так незаслуженно сломать человечка – это впервые, – он глубоко вздохнул и немного помолчал. – И, главное, смысл? где же смысл? – Тут лифт, всё ещё стоявший на их этаже, вдруг с шумом и скрипом двинулся вниз, оба невольно вздрогнули. – Ладно, заболтался я опять, вы, судя по всему, с работы только, да и нам пора, пойдём мы. До свидания.
– До свидания, – и Фёдор с невежливым шумом закрыл за собой дверь.
– Пойдём по лестнице, всего-то четыре этажика, а то тут пока дождёшься… – это Пал Палыч обращался уже к своему псу, который от таких откровений хозяина подобострастно завилял обрубком хвоста.
Крайне неприятное чувство овладело Фёдором, точнее, даже брезгливое и омерзительное грубой реалистичностью своей причины, которое так сильно контрастировало с его настроем и тем не менее неизъяснимым образом вполне с ним уживалось, что через некоторое время волей-неволей он стал сомневаться в реальности описанных соседом событий. В конце концов ему и вовсе начало казаться, что с Пал Палычем он перекинулся этой парой-тройкой слов лишь в своём воображении, а в действительности сегодня, как и всегда, поднялся на лифте, спокойно открыл дверь и вошёл в квартиру, тем более, что оно могло предоставить обильный материал для представления столь обыденных сцен. Увлекаясь этим далее, Фёдор неизбежно нападал на вопрос: зачем тогда ему нужна была такая нелепая фантазия с довеском в виде чьего-то помешательства? Но никакого помешательства, не той девушки, а его собственного не было, и данные сомнения – лишь минутный пароксизм одинокого сердца, доказательством чему служили в том числе и его личные воспоминания. А одно из ощущений было и вовсе довольно-таки забавным и походило на то, которое возникает, когда в глаз упорно тычут каким-нибудь предметом – в общем и целом всё нормально, только в одном из самых чувствительных мест очень неприятно. Внутри него цвело лёгкое и непритязательное чувство, а где-то рядом, однако совсем его не касаясь, почти то же самое привело к большой беде. Возясь на кухне с ужином, Фёдор поначалу думал о рассказанной соседом истории довольно-таки безучастно, своих проблем навалом, однако, сев за стол, за тарелкой супа он стал искренне сопереживать бедной девушке, размышлять о её будущем, представлять себе её внешность, правда, в очень определённом смысле, сам того не замечая. Тем не менее, истины ради надо сказать, что через некоторое время он забыл эту тему и в безделье погрузился в превратности собственной жизни.