Проснулся в начале второго ночи от интересного обстоятельства: когда вечером Фёдор вошёл в квартиру, то автоматически включил свет в прихожей несмотря на то, что было ещё светло, который и бил ему прямо в лицо до того момента, пока не перегорела лампочка – от того, что вдруг потемнело, он и проснулся. Вокруг были полнейшая темнота и тишина, свет уличных фонарей почти не достигал окон, под ними лежал кое-где освещённый город, в основном вдоль улиц и проспектов, в домах – лишь лестниц. Как это иногда случается, по пробуждении он не только не понимал, который сейчас час, но и какое число – такой сон мог продолжаться и целые сутки. Фёдор сел на диван, усталость почти прошла, и несколько минут просидел просто так, откинувшись на спинку и пару раз проведя сомкнутыми ладонями по лицу, пришёл в себя, потом заметил, что всё ещё в рабочем костюме, а в до сих пор влажной рубашке становилось прохладно. Свет больно ударил в глаза, но это быстро прошло; увидев, сколько время, он вздохнул с облегчением – его оказалось вполне достаточно, чтобы постараться привести себя в порядок. Несмотря на то, что не ел почти 12 часов, голода особого не испытывал, к горлу постоянно подкатывал ком, всё нутро тряслось и переворачивалось как при сильном испуге, даже тапками старался не шаркать по ламинату, вздрагивая от каждого звука. Вдруг ему показалось, что в квартире ужасно душно, он вышел и постоял немного на балконе, переводя взгляд от одной светящейся точки к другой, ничего, впрочем, не замечая, однако дышать стало не легче, по крайней мере, не сразу. Остаток ночи Фёдор так и не смог уснуть и просидел неподвижно на диване при ярком искусственном свете в полной тишине, не думая практически ни о чём.
К утру у него страшно разболелась голова, что неожиданно для самого себя он принял чуть ли не как благодать – эта боль вернула его к реальности, он начал оправляться от бредового состояния, мысли стали растекаться в разные стороны, но мучившее доселе ощущение наглухо засело в сердце, точнее, обнаружило своё вполне определённое содержание в нём, всеобъемлемость которого потрясло всё его естество. Образно выражаясь, оно вдруг расширилось до таких пределов, выкристаллизовавшись в мутной массе других чувств и затем прибрав их к рукам, что нечто постороннее, что-нибудь совсем небольшое и безобидное, нечаянно встрявшее где-нибудь сбоку и ни на что не претендуя, начинало мучительно его стеснять, от чего душа просто разрывалась на части. Когда минуло два, потом три, а потом и четыре часа, Фёдор всё ещё испытывал надежду, что вскоре состояние его измениться к лучшему, но этого не происходило, а ведь уже через несколько часов он обязан был вернуться на работу. Плюнув и не желая более просто сидеть и ничего не делать, он, наконец, нашёл, чему посвятить остаток свободного времени, правда, до безобразия ленясь и сопротивляясь всем своим существом, почему и вышел почти горячечный бред.