– Спасибо тебе, Ванька-есаул, за все спасибо, – затем, слегка откинув голову, почти что весело спросила: – А есаул – это как хорунжий или как полковник по-нашему?
Взирая на невиданной им ранее красы женское лицо, которое не портил ни раскрасневшийся от слез, задорно вздернутый носик, ни скрывающийся в серебристых волосах свежий, розовый шрам на виске, Княжич ощутил своим мятежным сердцем, что жизнь его делает какой-то новый поворот. Сглотнув подступивший к горлу комок, он пояснил:
– Есаул – это как раз посередине, побольше хорунжего, но меньше полковника, – и в свою очередь спросил: – А ты откуда, девонька, в воинских чинах столь сведуща и вообще, кто ты?
Снова погрустнев, красавица кивнула в сторону дубравы:
– Мой отец полковник был.
Чтоб развеять ее грусть, а заодно и уяснить, кто же есть прекрасная шляхтянка – мужняя жена аль девица, Иван игриво вымолвил:
– А хорунжий у тебя, наверно, муж или жених.
Ответ красавицы чуть было на корню не загубил зарождающуюся в Ванькином сердце любовь.
– Нет, мой муж канцлер Литвы, князь Волович. Его поляки зарезали, а нас с отцом в этом обвинили. А хорунжим дядя Гжегож был, он, когда меня спасал, погиб, – глаза литвинки вновь наполнились слезами. Еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться, она растерянно добавила: – Кто я есть, теперь сама не знаю – то ль княгиня, вдова литовского канцлера, то ль бездомная беглянка, пленница твоя. Мне теперь уж все равно, за кого желаешь, за ту и почитай. А зовут меня Елена Волович, в девичестве Елена Озорчук, – не имея больше сил удерживать слезы, красавица горько зарыдала и, как малое дите, уткнулась Ваньке в грудь.
Гладя ее чудные волосы, малость ошалевший Княжич ласково изрек, припомнив задорно вздернутый княгинин носик:
– Озорчук тебе больше идет, – а про себя подумал: «Вот те на, княгиня, а я, дурак, в кусты тащить ее собрался да потом в избу свою везти, из которой даже дочь татарина немытого и та сбежала. Слава богу, что от греха отвел. Эта бы и до станицы не доехала, нынешней же ночью зарезалась, вон она какая».
Откуда было есаулу знать о том, что из своих неполных девятнадцати лет Еленка только пару месяцев жила княгиней, а остальные восемнадцать провела на отцовском хуторе, который, в общем-то, мало чем отличался от казачьей станицы.
Между тем хоперцы уже приблизились на расстояние пищального выстрела. Увидев их, литвинка вновь прикрыла грудь руками. Княжич снял кунтуш, укутал в него свою добычу так, что виды остались лишь одни огромные глазищи, и ободряюще сказал:
– Ничего не бойся. Я тебя сейчас с моим другом, тоже князем, познакомлю. Он дядька добрый, нравом смирный, поживешь покуда у него, – затем, немного помолчав, поинтересовался: – А куда вы путь держали, прежде чем в засаду умудрились угодить?