– Уцелел-таки, трехжильный черт, – дрожа от страха, прошептал Евлашка, признав в нем Княжича. Есаула он боялся еще сильней, чем ненавидел, однако сразу же уразумел, что на сей раз без крови им не разойтись. Допустить Ивана в крепость означало вынести себе смертный приговор.
О честном поединке не могло быть речи, нелюдь распрекрасно понимал – Ванька порешит его, как кот крысенка. Хотя закоченевший, вооруженный только саблей да кинжалом Княжич теперь был уязвим, как никогда. Спешившись, Евлампий привязал коня к сосенке и, оставляя на снегу глубокие следы, прошел вглубь леса. Попетляв, как заяц, он перебрался на другую сторону дороги, где затаился под поваленной еще осенней бурей ветвистой елью. Свое оружие – пищаль с пистолью сотник изготовил к бою основательно, пороху засыпал чуть не вдвое больше супротив обычной меры.
Иван почти поддался на уловку Бегича. Он уже собрался было идти по его следу, как вдруг учуял еле уловимый, но столь знакомый запах дыма запаленного фитиля и сразу же рванул поводья, намереваясь повернуть коня. Тот взвился на дыбы, прикрыв собою всадника от пули. От пули-то прикрыл, однако ногу придавил, да так, что кости хрустнули. – Княжич попытался встать, но не тут-то было – одинокий волк попал в капкан. Страха не было, ему лишь стало жутко стыдно – так поддаться, и кому, убогому Евлашке.
Бегича сгубили ревность да глумливый нрав. Вместо того чтоб пристрелить заклятого врага без лишних слов и прочей суеты, он вознамерился пытать его.
– Коли хочешь легкой смерти, как дружок твой Гришка Красный, говори, что у вас с моею Машкой было? – прохрипел изменник, приставив запаленную пистоль к Ванькину виску.
Иван уже хотел ответить «Все», пускай помучается, гад, однако вовремя одумался: «Нет, нельзя. Коль признаюсь, эта сволочь непременно Машу со свету сживет». Печально улыбнувшись, он презрительно изрек:
– Продал православных христиан поганой татарве, а теперь совесть мучает. Свою жену с чего-то вдруг приплел. Да я ее всего однажды видел, когда из плену выручал.
Евлампий знал, что – Княжич спас Марию с сыном, но его упоминание об этом еще больше разозлило нелюдя.
– Насмехаешься, паскуда. Ну погоди, я харю-то тебе раскровеню, – заорал он, брызгая слюною, и попытался вдарить Ваньку пистолью по лицу. А вот это, и уж тем более признание в убийстве Красного, Бегич сделал совсем напрасно. Есаул, как истинный боец, привык сражаться до конца. Беседуя с предателем, Иван разгреб ладонью снег и дотянулся до кинжала.
Как только сотник вскинул руку и черный глаз пистоли перестал глядеть ему в висок, есаул метнул заветный свой клинок. Обоюдоостро отточенная сталь вошла в глазницу, а вышла из затылка, насквозь пронзив Евлашке череп. Корчась в смертной судороге, Бегич все-таки пальнул, но сделать верный прицел уже не смог, его пуля полетела в синь небесную, срезая по пути пушистые ветки елей.