– Я сказала, что ты хороший человек, – говорила я, – и хороший друг.
– Так и сказала, хороший человек? Клянешься слюной твоей матери? – спрашивал он каждый раз.
– Клянусь слюной моей матери, – отвечала я.
– Круто! – И он широко улыбался.
– Ты будешь заходить к Берни с мамой? – спрашивала я. – Выбрасывать мусор и приносить им почту?
– Ага. Но ты ведь вернешься, правда?
Я кивнула, немного удивившись тому, что мне было грустно с ним прощаться.
В тот день мама лежала в постели – ей опять нездоровилось. Берни уже дала ей четыре таблетки, но она все еще стонала и держалась за голову.
– Пока, мама, – сказала я, наклонившись, чтобы поцеловать ее в щеку.
– Скоро придешь, Хайди? – Мама подняла на меня взгляд.
– Да, мама. Скоро приду.
Поездка должна была занять три с половиной дня туда и столько же обратно, но маме это было не важно. Она совсем не чувствовала хода времени. Я с тем же успехом могла бы спуститься на первый этаж, чтобы принести почту. Я стояла у ее кровати с большим синим чемоданом Берни. На плече у меня был мой рюкзак, в котором лежали блокнот со списками и два бутерброда с сыром и ветчиной, а билет до Либерти я аккуратно засунула в карман куртки.
– Скоро придешь, Хайди? – снова спросила мама, поднимая голову с подушки и слабо улыбаясь мне.
– Да, мама, – ответила я.
Но на самом деле я не вернулась. По крайней мере не вернулась тем, кем я была в тот день.
Мы с Берни в конце концов помирились. Она сказала, что простила меня за то, что я наговорила ей сгоряча, и, хотя я пообещала никогда ей больше не лгать, между нами все было не так, как прежде, и я чувствовала тяжесть на душе оттого, что причинила ей боль. Она не скрывала своего страха за меня, но знала, что я не изменю своего решения, и не спорила со мной, даже когда узнала о том, что мне нельзя было путешествовать одной.
– Что-нибудь придумаю, – заверила ее я, хотя сама не была в этом уверена.
Берни даже помогла мне собраться в дорогу. Иногда казалось, что мы с ней заодно, но потом по какой-то оброненной фразе мне сразу становилось ясно, насколько она против всей этой затеи.
– Все из-за этого Трумэна Хилла, – с горечью сказала она перед самым моим отъездом. – Если бы он соизволил поговорить с нами по телефону, ты бы не ехала сейчас искать этого никчемного-на-четыре-буквы. – Берни помрачнела. Казалось, она вот-вот расплачется.
– Берни, это тебе, – быстро сменила я тему, вытаскивая из рюкзака маленькую картонную трубочку и протягивая ей.
– Что это? – спросила она, вытирая глаза тыльной стороной руки.
Она открыла трубочку с одного конца и вытащила рулон блестящей бумаги.