Чайник шумел, крышка на нем стала подскакивать. Старуха прильнула взглядом к вырывающемуся из носика пару.
— Сейчас налью вам, Фекла Андреевна, — сказала Людмила, и старушка беспокойно задвигалась на табуретке.
— Ну зачем же, душенька, хлопот вам сколько… — слабо возразила она.
— Ничего, ничего, я налью.
Старуха стала торопливо застегивать пуговицы вязанки, поправлять юбку, все ее тело вдруг задвигалось, губы торопливо жевали, морщинистое лицо осветилось ожиданием. Алексей, не обращая на нее внимания, прошел через кухню в комнату.
— Сейчас я дам тебе позавтракать, — бросила ему Людмила.
— Нет, нет, я не хочу. Налей мне только чаю.
Фекла Андреевна сочувственно шмыгнула носом. Людмила налила стакан чаю, чувствуя на руках взгляд старухи.
— А теперь вам. Кусочек хлеба…
— Нет, нет, — отказывалась старуха, но искривленные ревматизмом пальцы уже тянулись к хлебу.
— Если позволишь, душенька, я возьму с собой, там уж дома тихонько пожую… А тут я тебе не хочу мешать.
Хлеб исчез в кармане черной юбки. Людмила заметила, что карман уже битком набит, — видимо, Фекла Андреевна, прежде чем зайти к ней, обошла не одну квартиру.
Алексей сидел в комнате, и глаза его невольно все время натыкались сквозь открытые двери на съежившийся черный комочек, на синие губы, на морщинистое лицо старухи. Вдруг он заметил в этом лице какой-то проблеск. Старуха перестала втягивать чай, она прислушивалась. Издали, где-то из-за угла улицы, доносились едва слышные звуки похоронного марша.
Фекла Андреевна торопливо встала, ее движения приобрели неожиданную гибкость. Она накинула на голову черный платок.
— Так я уж пойду, душенька, вон там похороны. Надо проводить покойника на вечный покой, последнюю услугу оказать…
— Вы же не знаете даже, кто это такой, — неприязненно заметила Людмила.
— Как это так не знаю? Нельзя так говорить, душенька… Человек умер, ближний, человека хоронят… Живые должны уважать мертвых…
Она торопливо вышла семенящей походкой, и слышно было, как она почти бежит по лестнице.
— Зачем ты приглашаешь эту жабу? — со злобой спросил Алексей.
Людмила пожала плечами.
— Совсем я ее не приглашаю, ты это отлично знаешь. Но не могу же я захлопнуть дверь перед ней.
— Ты можешь ей намекнуть, что тебе неприятны эти постоянные нашествия.
— Может, ты возьмешь это на себя? — холодно предложила Людмила. — Пока мы отсюда не выедем, ничего не поделаешь, придется принимать дом, как он есть, со всем инвентарем.
Он медленно брился перед маленьким, тусклым зеркалом. Мыло было плохое, не пенилось, бритва — тупая.
— Не понимаю, как ты можешь выносить ее!