Она сжала кулаки. Она ненавидела в этот момент Воронцова до бешенства. Какое право он имеет, какое право…
Мария выбежала из дому. Телефон, номер аэродрома. Ведь должен же лететь какой-нибудь самолёт, должен же лететь, она полетит, догонит, будет там с Григорием…
— Через три дня. Да, через три дня. Какое учреждение?
Она бессильно опустила трубку. Три дня — они уже будут к этому времени на обратном пути. И ведь нельзя же сослаться ни на какое учреждение, ведь она не официальное лицо. Приходилось сдаться.
Её снова окружил туман, в котором стирались все очертания, слова становились непонятными, время перестало быть временем. И в этом тумане рождался необъяснимый, подкрадывающийся на бесшумных лапах страх. Страх разрастался, хватал за сердце, она непрестанно чувствовала это сердце, тяжёлый, маленький комочек, причиняющий мучительную боль.
Мать лихорадочно носилась по квартире, что-то торопливо стирала, протирала, приводила в порядок к приезду Григория. Становилась на колени перед иконой и молилась вслух, прерывая благодарственные молитвы вздохами. Но у Марии вылетела из рук первая же вазочка, которую она принялась мыть, и мать сердито выгнала её из кухни.
— Иди, иди себе, уж я лучше сама.
Где-то высоко в воздухе рокотал мотор. Летел самолёт за Григорием. Как могли так страшно обидеть её, причинить ей такую обиду? Но теперь уже поздно, сделать ничего нельзя, надо как-нибудь пережить это время.
Она взяла дополнительное дежурство за Раису, к которой приехал с фронта жених. Не думать, ни о чём не думать. Бинты, йод, лекарства, кривая температуры. Она старалась быть машиной, безупречно выполняющей свою работу. Внимательно смотрела, как капли лекарства падают в ложечку, овальные, зеленоватые капли, — кроме этих капель, ничто на свете не существовало. Ртуть в термометре показывала температуру раненого, и в этот момент в мире не существовало ничего, кроме тоненького столбика ртути. Предметы вдруг приняли другой вид. Они перестали быть предметами, давно знакомыми, неинтересными вещами. Обнаружился ряд подробностей, которые раньше как бы не существовали. Они налились жизнью, собственными, разнообразными свойствами. Обнаружилось сложное переплетение ниток в бинтах, у края стакана оказался иной цвет, металл ложечки был исчерчен сетью мелких чёрточек. Одеяло перестало быть гладкой поверхностью, на нём вырос лес серебристых ворсинок, пугливо вздрагивающих при каждом движении лежащего под одеялом тела. Предметы, как в сказке, ожили, зашевелились. Открылся новый, таинственный, не известный раньше мирок. Мария упорно, усиленно всматривалась и замечала всё новые и новые подробности. И это было хорошее средство — о том, о самом важном, не думать. Только время от времени тело словно прохватывало горячим ветром.