На коленях остаются следы известковой пыли и — что еще хуже — черные пятна от смазочного масла. Дома на сцену появляется ремень, потому что ведь:
— Я тебе сто раз говорил, не таскайся на линию. Нечего тебе там делать. Вот теперь новые штаны испортил.
Штаны не новые: отец носил их несколько лет, перед тем как переделать их для Алексея, но так уж они называются — новые. Мать вздыхает и пытается вывести пятно бензином. Алексей хмуро сидит в углу и враждебно смотрит на родителей.
Не то, чтобы он не любил их. Он любит: отца — сдержанно и почтительно, мать, тихую, болезненную женщину, — с примесью снисходительного сочувствия. Но бывают минуты, когда он их ненавидит. Отцу хорошо, он большой, сильный и всегда может проявить эту силу, стоит ему захотеть. А мать только вздыхает. Интересно, ходил отец когда-нибудь на линию, дрался с мальчишками? И вдруг Алексею кажется совершенно нелепой мысль, что отец когда-то был маленьким мальчиком, что его тоже, быть может, лупили ремнем и заставляли учиться. Нет, это невозможно, он, должно быть, всегда был таким, как сейчас, с косматыми черными бровями, с суровым взглядом черных глаз.
Родители — это иной, замкнутый мир, и Алексей иногда силится понять их, но не может.
К отцу приходит другой местечковый портной — старый Юдка. Юдка не шьет новых костюмов, разве только приезжающим из деревни крестьянам или рабочим с кирпичного завода; он латает и чинит, и поэтому мальчики называют его внука, маленького Морица, заплатником.
Но отец не позволяет Алексею так его называть. Юдка научил отца портняжному ремеслу, и отец всегда помнит об этом, хотя он теперь лучший портной в местечке и окрестностях, а Юдка шьет хуже, чем его бывший ученик.
Юдка приходит вечером, садится в углу мастерской, наблюдает, как отец работает, и вздыхает.
— А этот сюртук кому, а? Наверно, господину почтмейстеру. Нет?
— Почтмейстеру, — подтверждает отец, и Юдка снова вздыхает.
— Какой материал, ай-ай-ай!.. Из города привезли, у нас такого нет — верно, Дорош?
— Возможно.
Юдка берет в руки уже скроенный рукав и с видимым наслаждением осторожно ощупывает его.
— Какой материал! Вам что, Дорош, вы и не такой видели в Киеве, а вот я…
Алексей изумлен: оказывается, отец был в Киеве. Как же это так?
— Только я тогда интересовался не материалами, — говорит отец, вынимая изо рта булавку и вкалывая ее в материю.
— Да я знаю, — покорно соглашается Юдка и откладывает на стол рукав.
Отец хмурит брови, тщательно разглаживая какую-то складку.
— Пока вот… не доинтересовался до этой дыры, — неожиданно роняет отец, и Алексей опускает глаза, наблюдая его из-под ресниц.