Они погибают.
– Но вчера я видела Филиппа здесь.
– Такую связь тяжело поддерживать. Но каждый раз она пытается себя угробить и тянет до последнего. Несмотря на то, что знает: это ни к чему не приведет.
Если время Филиппа было ограничено, сколько оставалось у меня?
– Сколько потребуется, – успокоил Диз, угадав невысказанный вопрос. – Ты не человек. Это другое.
Поставив свой стакан на стол, он поднялся и постучался в ванную.
– Тридцать секунд.
Дверь распахнулась, и в комнате показалась Тана. Молча прошлепала босыми пятками по стеклянным плитам и взяла выданный ей братом стакан.
– Залпом, – скомандовал Диз. – До дна.
Так же тихо она выполнила его инструкции, забралась на диван с ногами, подтянув к подбородку колени, и привалилась к плечу брата. С влажными после бассейна волосами, укутанная в махровый халат розового цвета, она мало походила на себя вчерашнюю. Обрезанные под корень ногти с облупившимся лаком. Худые пальцы без тяжелых колец. До беззащитности тонкая фигура… и обтянутый кожей череп с темными провалами глазниц.
– Он этого не заслужил, – хрипло пробормотала она.
– Нет, – не стал разубеждать ее Диз. – Но так было суждено.
– Ты не понимаешь. Он был… добр. Вот ты поймешь, да?
При этих словах кера отчего-то перевела внимание на меня. Я на всякий случай кивнула. Нет, я могла понять, правда. В конце концов, именно поэтому я сперва и влюбилась в Диза. Он мог не сидеть ночами со странной первокурсницей и не помогать ей. Мог не беспокоиться о возненавидевшей его Софии. Но сидел, помогал и беспокоился. И тоже был добр – пусть и скрывал все за нахальной улыбкой и язвительными замечаниями.
Тогда я еще не знала, что его доброта была всего лишь отсутствием злобы.
– В мире так мало добрых людей. А он… Он был добр ко мне. Даже когда узнал обо мне правду. Шутил, – Тана всхлипнула, и Диз прижал ее крепче к себе.
А я смотрела на них, пытаясь не потерять ускользавшую мысль. Мог. Но сделал иной выбор. Я не знала, имело ли какое-то значение, мог он выбирать, кого копировать, или нет (конечно мог, если подумать и повспоминать, сомнений в этом не оставалось), но…
Печаль и нежность.
Там, в бальном зале, ему некого было зеркалить. Те чувства принадлежали не мне. А притворяться передо мной ему давно не было нужды.
Твою… кого угодно, только не мать, Диз, почему нельзя в кои веки прямо ответить на вопрос? Руки зачесались прибить кого-то, склонного к философии там, где хватило бы простого «Да» или «Нет». Зеленые глаза на миг встретились с моими.
«За что?»
Да не за что на самом деле. Сама ведь пришла к худшему умозаключению. Сама виновата. Но почему нельзя было просто ответить?