В этот момент Бартл внес в гостиную два канделябра. Желтое пламя свечей ярче вспыхнуло на сквозняке, и в комнате вдруг стало светло. Росс заметил в углу прялку Элизабет. Рядом с диваном лежала на спине тряпичная кукла, из ее распоротого живота торчала соломенная набивка. В кресле стояла плетеная корзина с рукоделием и лежали пяльцы с наполовину законченной вышивкой. Свечи привнесли в гостиную теплую, дружескую атмосферу. Задернутые шторы на окнах охраняли покой и уют.
Все говорило о том, что в этой комнате хозяйничают женщины. И мужской разговор, что несколько минут велся в этих стенах, связал их обоих крепкими узами, которые основывались на понимании и терпимости. Они были солидарны в вопросах пола и кровного родства и с уважением относились к былой дружбе.
В тот момент Росс подумал, что, возможно, половина всех волнений Элизабет – следствие вечного страха женщин остаться без защитника. Фрэнсис пил. Он играл и проигрывал немалые суммы. Фрэнсиса видели с другой женщиной. Не самая приятная история. Но и не такая уж редкая. Однако для Элизабет это принимало масштабы трагедии. Да, неразумно терять чувство перспективы. Другие мужчины тоже пьют и играют. Долги нынче в моде. Мужчины всегда заглядывались на красавиц, которые не принадлежали им по закону, и обделяли вниманием красавиц, к которым успели привыкнуть в браке. Из всего этого отнюдь не следовало, что Фрэнсис катится прямиком в ад.
В любом случае, сегодня канун Рождества, день, когда принято собираться всей семьей, и вовсе ни к чему сеять новые раздоры.
Росс решил, что зашел уже достаточно далеко. Пора было остановиться. Он подумал о юной Демельзе, которая, полная надежд, примеряет в спальне свое лучшее платье. Главное, чтобы она не слишком затянула корсет. К счастью, Верити следит за организацией праздника. Мысли о Демельзе согрели Росса и озарили его душу, как принесенные Бартлом свечи осветили гостиную.
К черту все треволнения. Рождество – неподходящее время для тревог и забот. Да, возможно, они снова вернутся и будут мешать людям жить, но это будет потом, уже в январе.
Ужин начался в пять и продолжался до семи сорока. Праздничный стол был под стать эпохе, дому и времени года. Начали с горохового супа, за ним последовали жареный лебедь под сладким соусом, гусиные потроха, бараний бифштекс, пирог с куропаткой и четыре бекаса. На второе подали сливовый пудинг с коньячным соусом, сладкие пироги, заварной крем и печенье. Все это запивали портвейном, мадерой и домашним элем.
Но Россу казалось, что за столом недоставало главного, а именно – дядюшки Чарльза. Не хватало его необъятного пуза, отрыжки, которую он не особенно сдерживал, и его грубоватых добродушных шуток. Теперь останки этого заурядного, но вполне добродушного здоровяка гнили на кладбище и постепенно воссоединялись с землей, которая при жизни была источником его благосостояния. Его природное чувство юмора вскоре послужит удобрением для буйных зарослей сорняков на церковном погосте. Но в этом доме, вдали от которого покойный Чарльз за все свои шестьдесят восемь лет провел всего несколько ночей, все еще чувствовалось присутствие его ауры, и Росс ощущал ее гораздо острее, чем ауру портретов сорока шести предков Полдарков.