– Какой ужас! – с трудом выговорил он.
Она молча уставилась себе под ноги. Он чувствовал, что лицо его искажено от горя.
– Где бы нам поговорить? – спросил он.
– А я вовсе не желаю с тобой разговаривать, – угрюмо ответила она. – Оставь меня в покое, слышишь?
Ему пришло в голову, что ей позарез нужны деньги и она не может позволить себе отсюда уйти.
– Если тебе нужны деньги, – выпалил он, – у меня найдется при себе фунта два.
– Не понимаю, о чем ты говоришь. Я просто прогуливалась по дороге домой. Мы должны были встретиться с одной девушкой, с которой я работаю.
– Ради Бога, не лги, – сказал он.
Тут он увидел, что она плачет, и опять спросил:
– Где бы нам поговорить? Можно зайти к тебе?
– Нет, нельзя, – всхлипнула она. – Мне не разрешают приходить с мужчинами. Если хочешь, встретимся завтра.
Он был уверен, что она его обманет. Нет, он ее не отпустит.
– Мы должны пойти куда-нибудь сейчас же.
– Я знаю одну комнату, но там берут шесть шиллингов.
– Все равно. Где она?
Милдред сказала адрес, он подозвал извозчика. Они доехали до неказистой улицы за Британским музеем, и она остановила экипаж на углу.
– Там не любят, когда подъезжают к самой двери, – пояснила она.
Это были первые слова, которые были произнесены с тех пор, как они сели на извозчика. Они сделали несколько шагов, Милдред подошла к двери и громко постучала три раза. Филип заметил над дверью объявление о том, что здесь сдаются квартиры. Дверь бесшумно открылась, их впустила высокая пожилая женщина. Она пристально поглядела на Филипа и вполголоса заговорила с Милдред. Милдред провела Филипа по коридору в одну из комнат, выходивших во двор. Было совершенно темно; она попросила у него спичку и зажгла газ; колпака на рожке не было, газ с шипением вспыхнул. Филип увидел, что они находятся в убогой спаленке: выкрашенная под сосну мебель была для нее чересчур громоздка, кружевные занавески посерели от грязи, очаг был покрыт большим бумажным веером. Милдред опустилась на стул у камина. Филип сел на кровать. Ему было стыдно. Теперь он разглядел, что щеки у Милдред ярко накрашены, а брови насурмлены; она исхудала и выглядела совсем больной, а румяна лишь подчеркивали землистую бледность лица. Она вяло уставилась на бумажный веер. Филип не знал, что сказать; к горлу у него подступил комок, он чувствовал, что вот-вот заплачет. Он закрыл лицо руками.
– Боже, какой ужас, – простонал он.
– Тебе-то что. Наверно, ты даже доволен.
Филип не ответил, и она всхлипнула.
– Ты думаешь, я занимаюсь этим для своего удовольствия?
– Что ты! – воскликнул он. – Мне так тебя жаль, у меня просто нет слов…