– Лучше завтра.
Неожиданно она снова разразилась слезами.
– Чего же ты опять плачешь? – улыбнулся он.
– Я так тебе благодарна. Как я сумею тебе отплатить?
– Ерунда. А сейчас поезжай-ка домой.
Он записал свой адрес и сказал, что, если она приедет в половине шестого, он ее встретит. Час был поздний, и ему пришлось идти домой пешком, но дорога не показалась ему далекой: он был на седьмом небе от счастья – ноги несли его сами.
На следующий день он встал пораньше, чтобы приготовить комнату для Милдред. Женщине, приходившей убирать квартиру, он сказал, что ее услуги ему больше не понадобятся. Милдред приехала около шести часов вечера, и Филип, карауливший ее у окна, спустился вниз, чтобы отворить дверь и помочь внести вещи; весь ее багаж состоял из трех узелков, завернутых в оберточную бумагу, – ей пришлось продать все, кроме самого необходимого. На ней было то же черное шелковое платье, что и накануне; щеки ее, правда, не были нарумянены, но вокруг глаз все еще лежала тушь; видно, утром она умылась на скорую руку; эти темные круги придавали ей совсем больной вид. Выйдя из кареты с ребенком на руках, Милдред выглядела необычайно жалкой. Лицо у нее было немного смущенное, и оба не нашли друг для друга ничего, кроме самых банальных фраз.
– Значит, ты благополучно добралась?
– Я никогда еще не жила в этой части Лондона.
Филип показал ей комнату, ту самую, в которой умер Кроншоу. Хотя Филип и сознавал, что это глупо, ему не хотелось там спать; после смерти Кроншоу он так и остался в тесной каморке, куда он переселился, чтобы устроить друга поудобнее, и спал на складной кровати.
Ребенок невозмутимо посапывал во сне.
– Тебе ее, верно, не узнать, – сказала Милдред.
– Я не видел девочку с тех пор, как мы отвезли ее в Брайтон.
– Куда мне ее положить? Она такая тяжелая, прямо руки отнимаются!
– К сожалению, у меня нет для нее колыбели, – сказал Филип с нервным смешком.
– Ну, спать она будет со мной. Она всегда спит со мной.
Милдред положила девочку на кресло и оглядела комнату. Она узнала большинство вещей, которые были у него на старой квартире. Новым был только рисунок Лоусона, сделанный им прошлым летом, – голова Филипа; он висел над камином. Милдред поглядела на него критически.
– Чем-то он мне нравится, а чем-то – нет. Мне кажется, что ты красивее, чем на портрете.
– Мои дела идут в гору, – рассмеялся Филип. – Ты никогда раньше не говорила, что я красивый.
– Я не из тех, кому важно, какая у мужчины внешность. Красавцы мне никогда не нравились. Очень уж они много о себе воображают.