Но это свидание не застало ее врасплох, она уже много передумала об этой роковой минуте. Со времени отъезда из лагеря у Карачара — она думала о ней целые дни и целые долгие, бессонные ночи.
Каждый день она боялась, что ей придется увидеть этого необыкновенного человека, которому она предалась больше, чем сама хотела, пораженная и открытием родства между ними, и его объяснением в любви.
Но дни проходили, и её страх уступал место другому чувству. Ею овладело острое и болезненное напряжение, как результат тщетных ожиданий, неуверенности, задетого самолюбия, опасений и желания узнать что-либо. В сущности, она оставалась пленницей и не могла решительно ничего знать.
Она жила в полном неведении совершающегося, как бы несомая легким, почти нечувствительным течением реки. Паланкины сменялись передвижными домами, дома— роскошными палатками, которые лишь противостояли ветру и всякой непогоде. Она знала только, что они вошли в Самарканд, так как они расположились в дворце русского губернатора, знакомого ей раньше. Тогда она поняла, что наступил решительный момент, и что Тимур напомнит о себе как ей, так и её друзьям.
И вот сегодня словно внезапный свет озарил ее. Придя на террасу, так сказать, с закрытыми глазами, она сначала была так же ошеломлена, как и в тот раз, когда зрелище желтой армии, внезапно развернувшейся перед пленными европейцами, разбило её нервы и подавило её волю. Но она уже не находилась более в состоянии физического и нравственного изнеможения, в которое была приведена трагическими событиями и жестокой свалкой во время их захвата в плен. Отдохнувшая и собравшаяся с мыслями, она смотрела на сцену коронования и слушала крики энтузиазма, раздававшиеся вокруг Тимура, не обнаруживая волнующих её чувств невольного удивления перед настоящим и страха перед будущим. И странная уверенность проникла в её душу, уверенность в том, что этот грозный поработитель людей, который ей сразу показался неумолимым, недоступным жалости завоевателем, обладает общечеловеческими слабостями, и что она сама имеет над ним таинственную власть, силу которой она уже испытала над его сердцем.
И присутствие Капиадже в лагере отца, и слова Тимура, сказанные ей в самом начале, о двойной силе связавших его с нею уз, силе любви и кровного родства, и неожиданная милость, которую он, по её просьбе, простер на всю миссию — были достаточными показателями того, что завоеватель не подавил в нем человека. Но Надя давала себе ясный отчет в том роковом обязательстве, которое взяла на себя, к которому приговорила себя — пожертвовать собою для спасения товарищей.