Томас пережил свой первый прыжок. Все остальные, кроме украинца, сломавшего ногу, тоже. После обеда курсанты тренировались в ангаре складывать парашюты. Между ними зрел заговор. Норвежец со страстью агитировал за коллективное самоубийство, немцы предлагали заявить жалобу и отказаться от службы. Итальянец и индусы считали, что надо устроить фельдфебелю Бизелангу темную. Пока обсуждались эти варианты, фельдфебель спал в соседней с залом комнате. Единственный разумный голос принадлежал Томасу.
— У вас мозги разжижились, — сказал он заговорщикам во время перекура, — знаете, что произойдет? Бизеланг получит повышение, а нас всех посадят.
Норвежец процедил сквозь зубы, дрожа от ярости:
— А эта собака, проклятая собака, что с ним делать?
— Я думал об этом, — сказал Томас. — Мы пригласим на обед.
Об этом обеде 26 февраля 1943 года вспоминают еще и сейчас в семье ресторатора Онезора в Витштоке. Эльфрида Бизеланг, прекрасная дочь фельдфебеля, работала здесь официанткой.
В маленьком магазинчике Томас нашел все, без чего не мог обойтись: сушеные грибы, корицу, каперсы и лимонад. Помогая Томасу, Эльфрида жаловалась на поклонника, выбранного ей отцом:
— Он совсем не заслуживает моего внимания, этот самодовольный, глупый вояка. Постоянно болтает о своем героизме.
— Эльфрида, — спросил Томас, перча говядину, — скажите мне, охотно ли слушает ваша мама военные рассказы отважного батюшки?
— Мама? Да она убегает из комнаты, когда он начинает свои боевые воспоминания.
— Да, да, — сказал Томас серьезно, — все так и цепляется одно за другое.
— Что вы имеете в виду, герр Ливен?
— Человек, юное дитя, является продуктом своего окружения, если мне будет позволено в наше чудесное национал-социалистическое время высказать эту марксистскую максиму.
— Я совсем не понимаю, о чем вы говорите, — ответила Эльфрида, — но вы такой милый, — она подошла ближе к Томасу, — такой вежливый, такой образованный.
Однако Томас не пошел на сближение.
— Именно поэтому ваш папа разозлился сегодня.
— Почему?
— Никто не хотел его сегодня слушать, восхищаться его подвигами, никто его не любит.
Эльфрида стояла так близко от него, ее губы были приоткрыты, и Томас не мог ее не поцеловать. Это был долгий, страстный поцелуй.
— Ты был бы для меня самым желанным, — шептала она в его объятиях. А за спиной у них кипело в масле филе а ля Кольбер. — Но ты слишком рафинированный для меня. Ты так понятно объяснил мне поведение моего старика, как никто.
— Будь с ним поласковее, слушай иногда его рассказы, очень многие в лагере будут тебе благодарны за это.