— Если я подам на вас в суд, вас непременно повесят. Мало вам было одной меня, так вы еще сбили с пути единственную мою дочь, соблазнили золотым кольцом и серьгами с алмазом. Вы добились своего, а что теперь мне делать? Хоть бы посоветовались со мной сначала!
— А что бы ты мне посоветовала? — лениво сказал Низамиддин.
— Я бы вас оскопила! Правда оскопила бы, чтобы никому от вас не было вреда! Говорите: я назир, я холостой, я богат — как будто это дает право лезть ко всякой понравившейся женщине.
— О-о! Потише! — воскликнул Низамиддин, отдергивая руку от ножниц. — Ты что, с ума сошла!
— Что, больно? Глаза кровью налились! А вот других вы не жалеете! Единственную несчастную дочь мою…
— Почему она твоя?
— Я ее вырастила! Моя дочь! Что мне теперь делать? Как перенести этот позор? Ищите теперь выход из положения!
— Я же сказал: надо найти доктора! Сколько надо будет — я заплачу.
— Халима не хочет, боится.
— Скажи, пусть не боится. Доктор легко это сделает, она даже и не заметит.
— Хорошо, это мы сделаем, устроить выкидыш — дело простое, я и сама с этим справлюсь. А дальше что? Потом?
— А что может быть потом? Потом она будет ученая, будет знать, что делает. Выйдет замуж и успокоится.
— Пусть тебя жалят, мне-то что? — женщина покачала головой с сожалением. — Какой же мужчина возьмет ее теперь замуж?
— Найдем кого-нибудь… Не беспокойся, — сказал Низамиддин, вставая с дивана и глядя на часы, висевшие на стене. Стрелки подвигались к одиннадцати. — Жаль, что скоро вернется с работы твой муж, да и мне пора уходить, а то…
— Что «а то»? — спросила она, притворяясь непонимающей.
— А то… закрыл бы я дверь на крючок… У-ух, ты сама лучше тысячи девушек!
А я, глупец, иногда забываю об этом. Ладно, иди домой, ужина мне не готовь, я вернусь поздно.
— Когда вернетесь?
— Поздно… Завтра приходи!
Женщина ничего не сказала и вышла, опустив голову. Низамиддин быстро снял халат, надел белую рубашку, к накрахмаленному воротнику прикрепил черный галстук-бабочку, надел бледно-голубой суконный костюм, очки, шапку и вышел из дому…
Однажды в середине апреля, в полдень, к медресе Калобод подъехал пароконный фаэтон. Из него вышел Низамиддин-эфенди. Он был в синих очках, в руке держал легкую трость. На нем тот же бледно-голубой костюм, на ногах блестящие хромовые сапоги. Он отпустил кучера, а сам поднялся на площадку перед медресе. Здесь было безлюдно, только какой-то ученик медресе сидел в тени портала и читал книгу. Низамиддин повернулся и с высоты площадки оглядел улицу. Прохожие были редки. Напротив медресе находился хауз квартала Калобод, где водоносы набирали воду, двое или трое из них сидели на берегу под большим тутовником и разговаривали.