Это был сон. Только сон. Слава богу, просто сон. Айше, боясь пошевелиться, повторяла про себя, как заклинание: сон, сон, сон, вот она – я, живая и невредимая. Во сне она умерла. Погибла. Она нашла в себе силы повернуться и придвинуться к мужу. Все тело ныло и болело, как будто сон был явью. Как будто это падение было – было не во сне.
Она поежилась, с трудом выбираясь из наваждения.
Было страшно. Потому что слишком похоже на реальность.
Полупроснувшимся умом она уже осознала, что тело ноет от температуры и мучительного, не желающего проходить гриппа. Она старательно боролась с ним, не выходя из дома, почти не вставая с постели и принимая по часам предписанное ей Кемалем лекарство, но прошло уже два дня, а состояние ее не улучшалось. После приема очередного порошка часа два-три она чувствовала себя более или менее сносно, но чем ближе было время следующей «дозы», тем хуже ей становилось.
«Это не лекарство, я наркотик какой-то, – жаловалась она мужу. – Я только и жду, когда восемь часов пройдут!»
Наверно, и сейчас время действия чудо средства от гриппа прошло. А грипп остался. Поэтому и сны кошмарные снятся, и кости ломит. Разум признал очевидное, но чувства за ним не успевали. Ну да, сон, сон, но ведь очень страшно. Разум даже подловил хозяйку на абсолютно нелогичном выводе: ах, тебе страшно, потому что было похоже на правду, а откуда ты можешь знать, что переживает человек, падая в пропасть? Ты ведь пока жива. И в пропасть никогда не падала. Значит, ты не можешь знать, похоже было на правду или нет.
А во сне действительно была не то что пропасть, а, скорее, очень крутой склон, каких полно на опасных, но неизбежных горных автодорогах. Они с Кемалем ехали куда-то по серпантину, сгущались сумерки, но ощущения опасности не было: она знала, что муж прекрасно водит машину, да и дорога была, в сущности, обыкновенная. Она что-то рассказывала, задавала какие-то вопросы; ей не запомнилось, о чем шла речь в этом приснившемся разговоре. Потому что следующее за ним мгновение затмило все. Она вдруг поняла, что муж не справляется с управлением и машина не вписывается в поворот. Обрыв был справа, с ее стороны; машина медленно накренялась в эту сторону… Удивительно медленно – может быть, так показалось потому, что за момент, предшествующий падению (и пробуждению!), она успела передумать несколько длинных, нормально сформулированных мыслей.
Она успела подумать, что не должна была отвлекать Кемаля разговором, и испытать чувство вины. Что он явно пытается что-то делать рулем и тормозом, и испытать отчаянную, мучительную надежду. Что если машина падает так медленно, то, может быть, есть смысл открыть дверцу и выпрыгнуть, и испытать какую-то первобытную, почти животную жажду жизни – и тотчас же стыд от того, что планирует спасение для одной себя, позабыв о муже. Что машина почему-то не переворачивается, а довольно долго (секунду? две?) съезжает по кустистому склону, и испытать удивление. Что если бы можно было вернуть то мгновение, когда они еще были на дороге, а она отчетливо помнила, каким был этот пограничный момент: вот они едут по нормальному асфальту, без страха и озабоченности дорогой – а вот они уже балансируют на грани между шоссе и пропастью, между жизнью и смертью, – то мгновение, ах, если бы его можно было вернуть!