Он принял решение оставлять воду до ночных привалов, тогда она могла принести хоть какую-то пользу. Это едва не стало причиной бунта... Но Ричард Блейд был человеком, умеющим при необходимости настоять на своем. К тому же матросы были слишком изнурены, чтобы оказать серьезное сопротивление.
Памятуя, однако, о ночи, дающей возможность отдохнуть и набраться сил, Блейд задал своему отряду непосильный темп ходьбы и изрядно сократил привалы. Он полагал, что когда они наконец остановятся на ночлег, эти головорезы слишком устанут, чтобы что-то замышлять против него. Оставалось лишь надеяться, что он сам сможет выдержать такой ритм...
Первый день дался путникам с трудом. Они старались, как могли, защитить кожу от беспощадных лучей солнца, белого, точно жидкая платина, прикрыть голову, лицо... но большие участки тела все равно оставались обнажены, и вскоре ожоги стали причинять невыносимые мучения. Обувь нещадно натирала ноги; хотя, глядя, как мучаются двое матросов, оказавшихся на берегу босиком, Блейд понимал, что его собственная участь могла быть куда хуже.
И все же он не поддавался чувству жалости. Он даже не замедлил хода, когда отстающие оказались далеко позади, едва ли не вне пределов видимости. Ради своего спасения они должны были попасть в Канитру как можно скорее; если отставшие сумеют, они нагонят их к ночи. Если нет... сейчас разве что боги могли им помочь, но Блейд уже достаточно знал о богах этого мира, чтобы не питать особых иллюзий на их счет.
Он ускорил шаг.
Путники растянулись цепочкой вдоль берега. Большинство шло порознь. Хорошо, отметил про себя Блейд, меньше будет возможности для сговора. Однако мысль эта отдавала безразличием; ему было уже все равно...
Слева, насколько хватало глаз, простиралась ровная, как зеркало, морская гладь. Ни ветерка, ни щепотка после давешней бури... Солнце рассыпало золотистые лепестки по сапфировой ткани Пролива Смотреть туда было больно глазам.
По правую же руку тянулась пустыня. Серовато-желтая, растрескавшаяся земля. Трава, сожженная солнцем, была грязно-бурого цвета. Этот вид причинял боль душе.
Так шли они по самой кромке, между жизнью и смертью, красотой и запустением, балансируя на тонкой грани между мирами, и когда Блейд смотрел вперед, туда, где сходились в бесконечности синь и желтизна, ему начинало казаться, словно не по земле он идет, но по солнечному лучу, все выше и выше в даль огненную и бескрайнюю.
Но затем он возвращался мыслями к реальности, и вновь начинали болеть обожженные плечи и гореть растрескавшиеся губы, ныть стертые ноги, и каждый шаг давался мукой, и каждый взгляд - болью.