Аня выглянула в переднюю. Дядя Сережа стоял, худой и седой, в галстуке с разводами и с черной сажей в углу голубого глаза.
— А! — сказала она, — откуда ты?
Он приехал из Антверпена, они не виделись лет двенадцать.
«Удивительное легкомыслие: ехать в чужую страну, в незнакомый город, имея в кармане два-три адреса поваров и конторщиц и, может быть, ночных сторожей, — думала Аня, — на что он надеется?»
— Дядя Сережа, я совершенно не понимаю, на что, собственно, ты надеешься?
Волосы у него были легкие, пышные, костюм сидел прекрасно, но был весь в штопке.
— Видишь ли, Нюрочка, — говорил он, играя лицом, голосом, покачивая носком перекинутой ноги, — видишь ли, дитя, самые лучшие наши поступки это те, которые мы сами, так сказать, объяснить себе не можем. Есть такие птицы, летят сами не знают куда. Я забыл, как они называются, но это все равно.
— Нет таких птиц, — сказала она уже из кухни, где старалась придумать, чем бы его накормить. — Всякая птица любит порядок и календарь. И я удивляюсь, что ты этого не знаешь.
Он шаловливо засмеялся и, пересев, перекинул другую ногу.
— Зачем же мне это знать, Нюрочка, если ты это знаешь? Я лучше буду знать что-нибудь другое. И тогда уж мы вместе… — он сбросил пепел с папиросы прямо на пол, улыбнувшись сам себе и весело посмотрев кругом. — Жизнь прекрасна, — он вздохнул, — даже для такого старого ветреника, как я.
Когда они закусили, она рассказала ему про экспортную контору, про блестящего, всесильного, всезнающего Гребиса и как он ее ценит. У Сергея Андреича была привычка взмахивать рукой, точно он снимал воображаемый локон со своего плеча, когда он слушал. Потом заговорил и он. Аня узнала, что он приехал сюда, потому что в Париж переехала госпожа Колобова, вот уже двадцать два года, как он без нее жить не может, с самой Ялты.
— Да что ж ты не женишься на ней?
Он смутился, однако приосанился.
— Что ты, что ты, дитя, у нее есть муж, она его любит, он прекрасный человек, она его не оставит.
— Тогда давно пора плюнуть.
Он заерзал на стуле.
— Ах, какая ты, Нюрочка, ну как же так не понимать? Ведь это и в литературе бывало, живет, знаешь ли, такая женщина, необыкновенная женщина, красивая, властная, умная. Немножко иногда капризная, но особенная, нельзя не безумствовать, если ее узнаешь. Все вокруг как-то пресно в сравнении с ней. Ну и потеряешься совершенно, станешь за ней ездить по всем городам, стараться, чтобы ей покойно было, стараться, чтобы и мужу было хорошо. Каждый вечер всё к ней да к ней, поселишься где-нибудь поблизости. Муж ее, Федор Петрович, другой раз вечером уйдет, ну и сидишь с ней вдвоем, рассказываешь ей что-нибудь или пасьянс раскладываешь вместе, «Сумасшедший чиновник» называется, никогда не выходит. Или слушаешь ее, всякую мелочь женскую она мне рассказывает, и все так интересно. Советуется. Потом скажет «устала» и спать пойдет. А ты сидишь уже один у них в столовой, ждешь, когда Федор Петрович вернется, чтобы ее одну не оставлять. Сидишь, читаешь, дремлешь или так, смотришь на ее дверь, куришь, думаешь. И так счастлив ты в этой тишине, и так тебе хорошо, как нигде на свете.