Он тянул одеяло к лицу; и Саша видел плоские черные ногти, которые уже ничем нельзя было отмыть, и ему показалось невероятным, что в эту же постель, на эти же простыни ляжет он сегодня вечером, он, которого обнимала Лена. С чувством внезапной брезгливости смотрел он на сероватую, сальную наволочку, о которую терся щекой Иван и в которую сегодня ночью он сам будет смеяться и плакать. Он стоял с опущенными руками и смотрел на брошенные на стол, на книги и бумаги, подштанники — стул был занят пиджачной парой, газетой и сапожной щеткой, и ему стало тошно, тошно и грустно. Иван уже спал — ни солнце в небе, ни ослепительный день не могли заставить его не спать. И тогда Саша почувствовал, что готов бежать отсюда куда угодно, чтобы только не видеть спящего Ивана.
В этом желании присутствовала причинявшая сладкую муку мысль о Лене. «А она все там», — повторил он в десятый раз. Он не мог больше оставаться в этой полутемной, прокуренной комнате, ему хотелось бежать по улице, сходить с ума на народе. Он вынул бумажник, денег было немного. Тогда, уверившись, что Иван спит, он подошел к его куртке, опустил руку во внутренний карман и вытянул двумя пальцами, бесшумно и осторожно, пятьдесят франков. Это было как облегчение, как глубокий вздох после усилия, как сон после жарких часов бессонницы. Саша вышел.
Он сам не знал, куда и зачем он пойдет. Он чувствовал себя легким, здоровым, уверенным в себе. Какие-то бесы размножались в нем с необъяснимой быстротой. «Надо бы послать цветов моей любовнице», — сказал он себе и удивился весело и нагло звучащему слову. Сперва это желание тщеславием своим было ему неприятно, ему показалось, что он куда-то летит и надо бы сделать усилие — остановиться. Но цветочный магазин попался ему на глаза тотчас же, словно везло ему в это утро особенно. Он зашел и стал выбирать цветы, сам не зная, на чем остановиться, — в первый раз в жизни был он в цветочном магазине. Барышня с дурным цветом лица и широким задом все попадалась ему под ноги, и ее кислые советы раздражали его. Все было дорого, у роз был истасканный, вялый вид, гвоздика выглядела бедно. Саша пожал плечами, смутясь, сделал такое лицо, будто сожалеет о том, что не туда попал, и вышел. В черном стекле двери он увидел, что дурно выглядит и небрит, и решил зайти в парикмахерскую.
Когда он вышел, напудренный, с приставшими к мочкам волосами, было половина двенадцатого, и он вспомнил, что идет к Андрею завтракать, об этом было условлено два дня тому назад. Впервые в жизни ему захотелось, чтобы свидание с Андреем было уже позади: Андрей, столько раз смотревший ему в душу, превратился в Сашином воображении в какого-то соглядатая, будто наперекор его желанию подсматривал Андрей за ним, будто Саша не шел первый к нему с каждым пустяком, с каждой мелочью. Мысль о том, что и сегодня Андрей по-своему, по-особенному взглянет на него и придется отражать эту назойливость, наполнила его неприятным чувством. Но в неожиданно предстоящем поединке было и утешительное: можно будет показать свое искусство притворяться когда надо, уметь быть не таким простым, как это было до сих пор, и самого дорогого человека не пожалеть, обдав его, когда надо, холодом.