Он позвонил. Татьяна Васильевна открыла ему и велела вытереть ноги. «Да сегодня сухо!» — сказал он. «Да, но вчера был дождь, — ответила она, — я ходила на рынок, я знаю, все мостовые в лужах». Она сказала Саше, что сегодня телячьи котлеты и компот, что Женечка Шиловская тоже придет и что Михаил Сергеевич еще не вернулся от больных.
— Что это ты так смотришь на меня? — сказал Андрей. — У тебя какие-нибудь неприятности?
— Наоборот. Никаких неприятностей.
— А вид такой, будто на душе неважно. Может быть, простужен?
— Нисколько не простужен. Лицо как лицо. — Андрей опять взглянул на него, Андрей теперь стал какой-то дотошный.
— Женя придет, — сказал он, — она тебя видеть хочет, говорит, что ты нелюдимый, к ним не ходишь.
— Я заходил вчера вечером, — сказал Саша старательно, — ее дома не было.
— А! Что же не сказал? Она вчера у родных была, а я, знаешь, работал. Я бы тебя предупредил.
— Посидел часок с Леной.
— Слушай: говорят, она тебе нравится?
— Кто говорит?
— Не знаю, не помню. Ты смотри, осторожнее.
— Почему осторожнее? Она мне не нравится, Женя твоя лучше.
— Осторожнее оттого, что она женщина, знаешь ли, несколько другая, чем ты. Закрутит так, что покой потеряешь.
— Ну, разве она может?
— Может. Были случаи.
— Что ты говоришь?
— Я говорю, что были такие случаи.
Саша почувствовал, как стынут у него лоб и щеки, мороз дернул его от затылка по хребту. «Ах вот как, уж и репутация известная!» — подумал он злобно. Зуд любопытства чуть было не толкнул его задать Андрею вопросы касательно прошлого Лены. Он прошелся по комнате.
— Посмотри, — сказал Андрей, — вчера на набережной купил потрепанного Брантома, может быть, дифтеритный, гляди, какой драный! Сто франков дал.
Саша провел рукой по старому переплету.
— Жене подарю. Смешно?
Саша криво улыбнулся.
— Отчего же, дари… Она каждый день к тебе приходит?
— Нет, бывает, что и я к ней хожу, только редко. Знаешь, Миля, сестра ее, забавная очень, на зайца похожа.
Андрей встал, ему показалось, что в прихожей позвонили.
— Прости, — сказал он и выбежал. Саша остался один.
Он был подле этих книг, подле всей этой жизни, которую еще недавно делил с Андреем. Случилось что-то, что вдруг вырвало его отсюда, поставило насмешливым, недобрым судьей над нею. В нем произошло что-то, чему он не мог найти объяснения. «А она все там, — опять прошло в его мозгу, — там, там, одна, оделась, тоже будет завтракать. Свет в окне, комната днем, верно, кажется меньше, вода шумит, тепло». Воспоминание это раздражало его — в нем было тоскливое торжество. Он постарался приглушить его, чувствуя, что оно может в любую минуту обратиться в чудовищный, все заслоняющий собой вывод, после которого дальнейшее будет в постоянной от этого вывода зависимости. Он сжал руки, напряг всю волю, чтобы только не докатиться до пугающей, уже нашедшей смутные очертания мысли.