Ходжигон. Одинадцать тридцать две. Отпускаю водителя, вхожу во двор мулло Раззака. Кроме кур — никого. Кричу:
— Эй, есть кто?!
Выбегает мальчик, сын мулло:
— Ас салому…
— Умыться.
Вхожу в мехмонхону. Прислоняю автомат у входа. Разуваюсь. Сбрасываю робу, несвежую рубаху. Чистая аккуратно сложена и оставлена справа от порога. Мальчик осторожно стучит в дверь. Выхожу. Мальчик поливает из кувшина. Четыре раза — чтоб вымыть руки. Три раза — сполоснуть лицо. Всего семь. Показываю: на шею и спину. Льет. Подает полотенце.
— Скажи женщинам, чтобы вечером воды нагрели. Искупаться.
Возвращаюсь в мехмонхону. Надеваю чистую рубаху. Принесут еду, перекушу и, может, слегка покемарю. Умаялсяза эти дни. Зато косяк, который упорол Зухуршо, выправил. Мои бойцы прибыли до того, как блатные успели залить кишлак кровью по самые крыши. Гург, их главный пахан, отсутствовал. Взводный дал неточную информацию — Зухуршо послал туда не Гурга, а Рауфа. Гнусная тварь, не уступит Гургу. Он и руководил весельем, пока мы не остановили. Но и местные не овечки. Пришлось действовать на два фронта. Разбираться сначала с блатными, потом с местным населением. Обломали рога и тем, и другим. Миротворческие, мать его, войска…
Одинадцать сорок пять. В дверь стучат. Калоша. Мой осведомитель. С докладом о минувшем периоде.
— А, Даврон! Как доехал? Как здоровье?..
И прочая мудотень. Не выношу эту манеру.
— Муму за хвост не тяни. Доложи обстановку.
— Нормальная обстановка.
— Происшествия?
— Не было происшествий. Все хорошо.
— Зухур?
— Тоже хорошо. Только огорчается, наверное.
— С чего это?
— Жена сгорела.
Сразу не врубаюсь:
— Чья жена?
— Зухуршо жена.
— Курбонов, чушь не пори. Объясни четко — что значит сгорела?
— Керосин на себя вылила…
— Нечаянно, выходит, облилась.
— Нет, зачем нечаянно?! Нарочно. Потом подожгла.
Не испытываю абсолютно никаких эмоций. Вероятно, реакция запаздывает. Или смерть Сангака опустошила резервы, а новых не накопил.
— Жива?
— Была. Сейчас не знаю. Они не говорят.
— А Зухур?
— Наверное, огорчается.
Чувство все же вскипает. Медленно, тяжело. Не жалость, не чувство вины. Гнев. Зухур нарушил договор. «На лицо не посмотрю, в одну комнату с ней не войду…» Обманул. Не побоялся.
Встаю, надеваю робу, натягиваю мабуты. Кладу в кобуру пэ-эм. Иду к Зухуру. Калоша по дороге отстает. Вхожу во двор. Иду в дом. В дверях — мать Зухура.
— Где?
— Нельзя. Чужим на женскую половину входить — грех.