– Твой батя с партизанами не связан? – спросил ее Растокин.
– Я не знаю… Мне он ничего не говорил.
Пробираться к своим через линию фронта было, конечно, сложнее и опаснее. Проще попасть к партизанам, а от них – к своим.
«Но как выйти к партизанам? И есть ли они в этом районе?»
И все же он попросил ее:
– Ты разузнай у отца про партизан. Хватит мне тут прохлаждаться… Стыдно…
– Да ты только на ноги встал! – укоризненно посмотрела Таня. – Навоюешься еще. И на твою долю хватит.
– Узнай, узнай, я прошу тебя…
– Постараюсь… – неохотно пообещала она.
Вечером, когда стемнело, Таня ушла к отцу. От нечего делать Растокин слонялся возле землянки. Было тихо, лишь таинственно и жалобно шелестели листвой деревья, щедро облитые в эту лунную ночь бледно-молочным светом.
«Пожить бы хоть одно лето в таком вот лесу… Косить сено, метать стога, собирать грибы, ходить по ягоды…»
Его размышления прервали торопливые шаги. Не заметив Растокина в тени деревьев, Таня прошмыгнула мимо. Он окликнул ее.
Подбежав, она впопыхах проговорила:
– Немцы забрали отца… Я тоже чуть не попалась… За мной гнались, стреляли… Надо уходить… Овчарка возьмет мой след и приведет к землянке. Надо уходить…
Не осознав еще до конца всей опасности, Растокин пытался успокоить ее:
– Ничего страшного, в лесу они нас не возьмут… А уходить, конечно, надо…
В землянке они побросали в вещмешок самое необходимое. Растокин перекинул через плечо автомат. Таня взяла сидор[23] и, окинув последний раз землянку, где они провели вместе несколько суток, вышла наружу.
Полная луна поливала землю обильным светом.
«В темную ночь немцы могли не рискнуть, а в эту…» Не успел он об этом подумать, как со стороны деревни раздался тревожный лак собак. Таня схватила его за руку.
– Скорей, Валентин, скорей в глубь леса, там болота… Шла она быстро, и Растокин, прихрамывая, старался не отстать. Из-под ног с шипящим свистом изредка взлетали птицы. Таня вздрагивала, недовольно ворчала. Лай собак приближался, становился громче. Они торопливо уходили в глубь леса, подальше от землянки, где болотистая местность могла укрыть их от преследования и погони. У Растокина кружилась голова, в висках стучали молоточки, тупая боль сковывала ногу. Не подавая вида, он упорно шел вперед, то и дело поправляя на плече бесполезно висевший без патрон и мешавший ему идти автомат.
Были уже слышны не только лай собак, но и отдельные выкрики немцев. Они, видимо, сдерживали рвущихся вперед натренированных псов.
Растокин достал пистолет. В обойме было пять патронов, всего пять.
«Живым меня не возьмут… Не возьмут… А Таня? Как Таня? Что будет с ней?»