— Ваших земных — не больше пары тысяч. А что?
— Это при царе Соломоне тебя заточили?
— Истинно, сам Сулейман, сын Дауда, мир да почиет на нем, лично меня и заточил. А что?
— Это три тысячи лет назад получается…
— Пусть получается, сколько тебе угодно. Почему ты спрашиваешь?
— Ты просто очень молод для эфрита. Вы обычно такие, ну, старички…
— Обычно? — разозлился почему-то Хоттабыч. — И много у тебя было эфритов?
— Ни одного! — честно сказал Джинн. — Я имел в виду в сказках.
— А, в сказках… — успокоился Хоттабыч. — Сказки — ложь. Возраст не важен как летосчисление ни для джиннов, ни для людей. Состояние старости — это время, оставшееся до естественной смерти. Или, если угодно, удаленность от рождения. В своем возрасте я нахожусь посередине.
— Не понял.
— Ну, у людей тоже так. Утром подходишь к зеркалу — так постарел за ночь! А это просто ты сделал шаг к смерти. И наоборот. Твоя близость к смерти меняется в зависимости от изношенности в тебе твоей жизни. Жизнь восстанавливается и изнашивается в зависимости от качества взаимодействия с действительностью. А возраст тут ни при чем.
Эта мысль, подобно прочим, была мало того что сложнодоступна — она не содержала в себе никакой новой идеи, была простым набором слов для существующего извечно и потому — банальна. К тому же она совершенно не торкала Джинна в силу немноготы утраченных лет. Его давно мучил другой вопрос. И он не смог более удерживать его в себе.
— Хоттабыч…
— Да?
— А почему ты решил, что это я освободил тебя из кувшина?
— Мне странно, о совершенный, что тебя обуревают и гнетут вопросы, подобные этому.
— Когда я открыл кувшин, в нем было пусто.
— Распечатал его ты?
— Я. Но он был пуст.
— Что значит пуст? Я был в нем.
— Хоттабыч, я в него даже… короче, он был абсолютно пустым, отвечаю!
Хоттабыч вздохнул:
— О умнейший из понимающих! Разве я не сказал тебе, что я есть слово? Я был словом в этом кувшине. Я — слово — был в этой пустоте. Я, — он напрягся, — есть весть, понимаешь? Сколько места, по-твоему, занимает весть или несказанное слово? Ты распечатал кувшин, но разве такое простое действие является достаточным для освобождения слова? Разве превозносил бы я тебя за это дело, будь оно таким простым? Слово Я было заперто печатью великого Сулеймана, да почиет на нем мир. Ты снял сию печать, освободил слово. Как — для меня загадка, но воистину человек, победивший разум Сулеймана, да будет светел сей муж во веки веков, достоин даров и поклонении. Кои я воздаю тебе по мере своих ничтожных, скромных сил. И ты дал мне имя.
Только тут Джинн заметил, как менялась речь Хоттабыча от темы разговора. Но придавать этому значения для выводов не стал.