Систола-диастола. Систола-диастола.
– Что вас разбудило, Арчи? – спросил он.
– Не знаю, – молодой человек пожал плечами, – вы вроде как вскрикнули. Или нет, не потому, это уже потом. Просто стало тревожно.
– Вы правы, – он поглядел туда, где спали женщины. Нет, не спали. Во всяком случае, одна из них. – Элейны нет.
* * *
– Это я виноват, – сокрушенно твердил Арчи, – я.
Лицо его было залито слезами.
– Я должен был не спать всю ночь. А вместо этого я позволил вам, в лихорадке, нести вахту.
– Мы оба виноваты, Арчи.
Отец Игнасио охрип. Остаток ночи они кричали, звали, размахивали факелам, развели огромный костер – вон, листва на ближайших деревьях побурела от жара.
– Элейна, – бормотал Арчи, сжимая и разжимая пальцы, – боже мой, Элейна… Ведь она могла просто отойти, ну, по надобности? Заблудиться.
– Она бы вышла к костру. Его видно издалека.
– Упасть, сломать ногу…
– Она звала бы на помощь. Нет, боюсь, увы, это какой-то крупный хищник. Из тех, что прыгают с дерева, сверху, и убивают одним ударом.
Мы не там ищем. Дупла, расщелины, развилки веток – вот куда надо смотреть. Он представил белую окровавленную руку, свешивающуюся вниз, мертвое лицо, полускрытое листьями, остановившиеся глаза…
– Это они… – вдруг сказала Мэри, – те, кто шел за нами.
– Обезьяны? – недоверчиво переспросил священник.
– Да! – истерически крикнула Мэри. – Обезьяны! Я их видела. Большие, черные. И у них такие страшные белые глаза. Это они забрали Элейну! Я боюсь, боюсь…
Она расплакалась.
– Ну, полно, – отец Игнасио обнял ее за плечи, – тебе померещилось.
– Нет, нет! Они шли за нами все время. Я видела их, видела, видела!
– Почему же раньше не сказала?
– Вы все мне не верите. Даже сейчас. Этот страшный Томпсон, он смеялся надо мной. Все вы смеялись!
– Что ты, Мэри, – мягко сказал юноша, – я никогда не смеялся.
– И ты тоже! – она всхлипывала, бледное лицо пошло красными пятнами. – Ты тоже! Я хочу домой, отец Игнасио, я хочу обратно в монастырь, мне страшно, я не хочу здесь…
– Э, – сказал священник, – да у нее истерика.
Он, кряхтя, наклонился и извлек из груды пожитков флягу.
– На вот, выпей.
Мэри глотнула и закашлялась. По ее щекам текли слезы.
– Не уйду отсюда, – Арчи покачал головой. Его платье было изодрано, руки и лицо исцарапаны ветками, – она может быть еще жива, ранена, оглушена…
– Может быть, – устало согласился священник.
Таким мы рисуем себе рай. Буйная зелень, пятна света и тени, игры птиц в ветвях, дочеловеческий, пышный, невинный… На самом деле это ад. Он пожирает сам себя, непрерывное, бесконечное пожирание и возрождение из гнили – словно живая материя распадается на червей и насекомых и собирается вновь, чтобы слепить сидящую меж ветвей пантеру.