Лес вокруг становился гуще, деревья моложе, и чем глубже дорога спускалась в низину между холмами, тем больше кустов орешника появлялось на крутых склонах. Наконец эльфы свернули в сторону от тропы. Справа в зарослях пролегала неприметная зеленая аллея; по ней они поднялись на вершину лесистого холма, вдававшегося в речную долину. Неожиданно они вышли из тени деревьев, и перед ними открылась широкая, поросшая травой поляна, серая в ночи. С трех сторон к ней подступал лес, но на востоке земля круто уходила вниз, и под ногами у путников темнели макушки деревьев, росших у подножия склона. Внизу в свете звезд смутно угадывалась плоская равнина. Совсем близко мерцали редкие огоньки деревеньки Вудхолл.
Эльфы уселись на траву и тихонько заговорили на своем языке. Хоббитов они словно бы не замечали. Фродо и его товарищи завернулись в плащи и одеяла, и их одолела дремота. Ночь сгущалась, огоньки в поселке погасли. Пиппин, положив голову на зеленую кочку, уснул.
В вышине на далеком востоке покачивался Реммират, Звездный Невод, а над туманами пылающим рубином поднимался багровый Боргиль. Потом ветер унес мглистую пелену, и, выбравшись из-за горизонта, на краю земли встал Небесный Мечник, Менэльвагор, в сверкающем кушаке. Эльфы дружно запели. Под деревьями вдруг вспыхнул алый огонь костра.
— Сюда! — окликнули эльфы хоббитов. — Сюда! Пришла пора речей и веселья!
Пиппин сел и протер глаза. Его пробрала дрожь. — В зале огонь и еда для голодных гостей, — сказал стоявший перед ним эльф.
С южной стороны простиралась прямоугольная поляна, похожая на зал, где сводом служили ветви деревьев. С обеих сторон колоннами поднимались огромные древесные стволы. Посередине пылал костер, а высоко на стволах-колоннах ровным светом сияли серебряные и золотые светильники. Эльфы сидели на траве вокруг костра или вокруг старых пней. Несколько эльфов сновали взад-вперед, раздавая чаши и разливая питье, другие внесли на блюдах и тарелках горы еды.
— Ужин скромный, — извинились они, — ведь мы в лесу, далеко от дома. У себя мы бы угостили вас лучше.
— По мне, так хоть день рождения празднуй, — сказал Фродо.
Пиппин впоследствии с трудом мог припомнить, что он ел и пил, – память его заполонили зыбкие отсветы огня на лицах эльфов и звуки голосов столь разных и столь прекрасных, что ему чудилось, будто он спит и видит сон. Но ему вспоминался хлеб, чей вкус превосходил даже вкус белого хлеба на языке у голодного, и плоды душистее лесных ягод и слаще любовно выращенных садовником фруктов; он осушил чашу ароматного напитка, прохладного, как чистый родник, золотого, как летний полдень.