Я нагибаюсь к ней и целую ее мягкий влажный рот.
– Прости, сладенький, я всегда так груба с тобой. Не думай ни о чем…
Прямо как на сцене. Лениво потягивается. Пригрелась. Dolce far niente. Не думай… А я и так уже два дня ни о ком и ни о чем не думаю. Лишь о том, что здесь и что сейчас. Это в других географических местах случается завтра, вчера, а здесь бывает только сегодня. La belle aujourd’hui…
Прошлое, будущее… в Париже они, похоже, не в ходу.
Ну посудите сами. Вот Тюильри. Какая-то плоская разделочная доска для зелени. Они и расставили на ней все эти тоскливые старые вазы и древние скульптуры только для того, чтобы над ними вдоволь посмеяться. Летом, запутавшись в суете и цветах, вы тут, конечно, обманетесь. Будете строить финансовое будущее, вспоминать прошлое, заслуги отцов и похождения прабабушек. Но зимой, когда вокруг облетевшие обглоданные деревья и перед глазами голая садово-парковая выщипанность, вы будете просто сидеть под этим ленивым, чуть теплым солнцем. Где-то рядом – Лувр, набитый прошлым, а здесь – только жирные вóроны, прыгают, ходят, ворочая задами.
– Катя! – зову я тихо.
– Да, сладенький… – откликается она, и впервые в ее голосе я различаю усталость.
– А ты бы хотела быть вот такой птицей?
– Кем? Птицей? Нет уж, спасибо… – Она зевает и прикрывает рот рукой. – Клюв вместо носа, перья все в паразитах… Ходишь, дерьмо расклевываешь… Нет, не хочу. А петь и жопой вертеть я и так умею.
Я смеюсь.
– Сладенький, давай немного помолчим, а? – просит она.
– А с чего ты взяла, что они страдают? – спросил я.
– Давай помолчим, ладно?
Она отняла ладони от лица, бросила перед собой на тарелку незажженную сигарету и убрала со стола локти.
– Или вот что… скажи этим там… ну, этим… чтобы счет принесли и такси тебе вызвали.
Я поднял руку. Явилась официантка. На сей раз другая, не та, черная, что подходила прошлый раз, а белая, но в такой же бежевой униформе. Я попросил счет и сказал, чтобы вызвали такси.
– C’est pour aller où, monsieur?[11] – от официантки приятно пахло сладкими духами.
– To the airport…[12]
Я вдруг понял, что мне очень нравится здесь разговаривать по-английски и всех их дразнить.
Официантка ушла, и какое-то время мы сидели молча.
– Слушай! – Катя вдруг оживилась и взяла бокал. – А помнишь, вчера Гвоздев смешно рассказывал, почему тут все такие озабоченные ходят?
Я рассмеялся и кивнул.
Суть была в том, что в Париже, по мнению Гвоздева, очень тесно. Тесные квартирки, тесное метро, тесные автобусы, столы в ресторанах тоже стоят тесно, вплотную. Поэтому люди постоянно задевают друг друга локтями, туловищами, трутся друг о друга. И тем самым высекают искры страсти.