Это письмо одной девушке, которым я прощаюсь с ней, поскольку это и разумно, и правильно. Нет ничего более разумного и правильного. Это становится особенно ясно, если представить себе письмо противоположного содержания: подобное письмо было бы ужасным, просто немыслимым. Может быть, я напишу такое письмо и прочту его вслух перед запертой дверью, уж тогда-то он должен будет признать мою правоту. Он, впрочем, ее признает и тоже считает прощальное письмо правильным, но на меня злится. Всегда такой был: ко мне враждебен, но беспомощен, и, когда смотрит на меня своим неподвижным взглядом, кажется, что он требует от меня оправдания для этой враждебности. «Мальчик мой, — думаю я, — чего ты еще хочешь от меня? Ты посмотри, во что ты меня превратил!» И приблизительно так же, как всегда, я встаю, иду к двери и снова стучу. Никакого ответа, но на этот раз дверь оказывается не заперта; комната, однако, пуста, он ушел, это единственное наказание, которым он меня с удовольствием казнит: после таких ссор он уходит и пропадает где-то дни и ночи.
55. Я был в гостях у мертвецов. Это был большой, богатый склеп, там уже стояло несколько гробов, но еще оставалось много свободного места; два гроба были открыты, внутри они выглядели как разворошенные, только что покинутые постели. Немного в стороне — так, что я не сразу его заметил, — стоял письменный стол, за ним сидел мужчина могучего телосложения. В правой руке у него было перо; казалось, он что-то писал и как раз сейчас закончил, левая рука играла блестящей часовой цепочкой, выползавшей из кармана жилета, и голова низко склонялась к ней. Какая-то уборщица подметала, но подметать было нечего.
Необъяснимое любопытство заставило меня потянуть за косынку, которая совсем закрывала ее лицо. Только теперь я увидел его. Это была еврейская девушка, которую я когда-то знал. У нее было полное белое лицо и узкие темные глаза. Теперь она усмехнулась мне — лохмотья на ней превращали ее в старую женщину, — и я сказал:
— Вы, похоже, разыгрываете тут какую-то комедию?
— Да, — сказала она, — вроде того. Как хорошо ты все понимаешь! — но затем указала на мужчину за письменным столом и прибавила: — Ну, теперь иди вон к нему, поприветствуй его, он здесь господин. Пока ты его не поприветствовал, я, вообще-то, не имею права с тобой разговаривать.
— А кто он такой? — тихо спросил я.
— Один французский дворянин, — сказала она, — де Пуатен его зовут.
— А как он сюда попал? — спросил я.
— Не знаю, — сказала она, — здесь такая неразбериха. Мы все ждем кого-то, кто наведет порядок. Это, случайно, не ты?